Когда исчезнут тени

[IchaIchaParadise]

Название: Когда исчезнут тени
Автор: fandom Naruto 2013
Бета: Yasia2506 и Gewi
Размер: миди, 8 060 слов
Пейринг/Персонажи: Морино Ибики/Учиха Саске, Узумаки Наруто, Харуно Сакура
Категория: слеш
Жанр: быт, ангст, налет hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Саске мог набело переписать историю мира шиноби, но предпочел вернуться. Вот только Коноха с трудом прощает своих нукенинов и уж точно – не забывает об их прошлом. Написано по заявке «Ибики/Саске: суровый мужской ангст».
Примечание/Предупреждения: AU в рамках канона, ООС, элементы дарк!Конохи. Римминг, фингеринг, чуть-чуть стигматофилии (влечение к шрамам), неграфическое описание пыток.
Размещение: с разрешения автора

Саске любит честность, лжи и недомолвок в его жизни было достаточно.
Возможно, именно поэтому ему почти нравится Морино Ибики. Нравится своей прямотой, своей непреклонностью и какой-то внутренней цельностью, уверенностью в том, чем живет и что делает.
Иногда Саске ловит себя на мысли, что Морино Ибики похож на меч. Старый, пошедший зазубринами и сколами вдоль лезвия, но по-прежнему несущий смерть в каждом взмахе. Совершенный в своей примитивности, в своем неприкрытом уродстве.
Иногда Саске кажется, что Морино Ибики похож на пса. Искалеченного в сотнях драк, носящегося вокруг будки, гремящего цепью, жадно грызущего объедки из грязной миски, готового на все, только отдай приказ.
Иногда Саске замирает на месте, его взгляд буравит стену, пальцы на левой руке прошивает судорога — там неправильно срослись нервы и ткани. В этот момент он понимает, что слишком много думает о Морино Ибики.
Пес? Меч? Не многовато ли романтики для человека, что пытал его в застенках своего отдела почти месяц?
Но Саске не любит обмана даже в самой мелочи. Саске признается себе: это больше, чем мысли, это больше, чем сорванные с мясом ногти, сутки без сна, холодная камера, где по колено воды. Больше, чем вкрадчивый шепот во снах и наяву.
Это просто Морино Ибики.
Саске приходит в себя, сжимает подрагивающие пальцы, трет переносицу и пульсирующие болью глаза. Перед ним кипа бумаг: приказы, личные дела, запросы. Ни капли крови, словно он и не шиноби вовсе.
Тем же вечером он показывается в баре на окраине селения. Скромное заведение только для своих, даже бармен — бывший чунин, списанный в запас.
Внутри накурено, играет музыка, кругом приглушенный свет — темнее, чем нужно гражданским, но в самый раз для острого зрения шиноби. Саске не замирает на пороге, как все, кто пришел в первый раз, но сразу направляется к стойке, заказывает выпивки и устраивается в дальнем углу, откуда открывается хороший обзор.
Ибики появляется ближе к полуночи. Он не один, с ним смутно знакомый джонин из отдела дознания и совсем еще юный чунин с приметными рыжими волосами. Саске замечают, разумеется, но не подают вида. Не враг, не друг, просто Учиха, так уж сложилось — всегда на особом положении. Они обмениваются короткими взглядами.
Саске в один глоток приканчивает выпивку и уходит. До дома он добирается не по крышам, как обычно, а пешком, по залитым светом фонарей улицам.
***
Дни похожи друг на друга, словно один бесконечно зацикленный в мире иллюзий. Бумажная работа утром, бумажная работа днем, бумажная работа вечером, и так из месяца в месяц вот уже почти год.
Разница только в мелочах. В том, что ел на обед, в погоде, в засохшем цветке на окне, в редких визитах Наруто. Главное — держаться за детали и сохранять спокойствие. Саске хорошо помнит это нехитрое правило, оно сберегло ему жизнь и рассудок в Убежище.
Официально ему не выдвигают никаких обвинений, он больше не нукенин, объявления о наградах за его голову отозваны из всех стран. За ним не следят АНБУ, его не заставляют сдавать анализы и проходить тесты на лояльность. Но в его медицинской карте стоит красная печать «ВРЕМЕННО НЕПРИГОДЕН» с пересмотром раз в четыре месяца. И это равносильно приговору, потому что оба — и врач, и Саске знают: Учиху не допустят до миссий.
— Жалобы есть?
— Нет.
— Как питаетесь?
— Нормально.
— А спите?
— На спине.
Нинмедик устало трет глаза, откладывает в сторону исписанный лист бумаги и повторяет заученные слова:
— Состояние вашего здоровья все еще внушает нам некоторые опасения, поэтому мы полагаем небезопасным возвращение к прежнему образу жизни. Но все может измениться на следующем пересмотре. До встречи.
Саске надевает водолазку, форменный жилет, возится с обмоткой, он джонин теперь, какая ирония.
В коридоре госпиталя он сталкивается с Сакурой, та в форме, светлые волосы туго стянуты на затылке, она бежит возле грохочущей об кафельный пол каталки, и ее руки по самое запястье утопают в теле пациента.
Они обмениваются короткими взглядами, Саске сторонится, уступая путь. Хлопают двери операционного отделения, и коридор пустеет.
Парень на каталке — тот самый чунин, с которым Ибики пришел в бар на прошлой неделе. Судя по лицу Сакуры и количеству крови, он уже не жилец.
Саске выходит из госпиталя и идет вдоль тенистой аллеи к выходу с территории, но останавливается на полпути. Между лопатками жжется от пристального взгляда.
— Трудный день?
Морино Ибики сидит на лавочке в тени старого, явно заставшего еще основателей, дуба и курит. Его форме недостает рукава, одна сандалия порвана в хлам, вместо мизинца на правой ноге корявый обрубок, наспех обернутый куском бурого бинта.
— Не лучший, — мрачно отвечает Ибики и подносит ко рту сигарету, в одну затяжку скуривая почти половину, — но и не худший. Работаем.
Саске кивает, от запаха чужой крови внутри разливается странное чувство — в нем тоска, отголосок радости и, почему-то, голод. А еще — зависть, черная, злая.
На скамейке достаточно места для двоих, Саске сдвигает вбок снятую бандану с металлической пластиной протектора и садится. Ибики смеряет его долгим, тяжелым взглядом, вертит бандану в руках и повязывает на изуродованную голову.
Они молчат почти четверть часа, пока, наконец, на крыльце больницы не показывается пожилая женщина в медицинской робе. Она оглядывается, а найдя взглядом Ибики, поджимает губы и качает головой.
Смятая сигаретная пачка летит в урну, Ибики уходит прихрамывая, чуть ссутулившись. Саске думает, что желай он свести счеты, лучшего момента не найти.
Но нет, он не хочет отмщения, жизнь научила: это бессмысленно. Он хочет... иного.
Ибики скрывается за поворотом, план оформляется в момент.
***
— Двойной, без льда.
Саске кивает и делает глоток, язык на секунду обжигает маслянистой терпкостью, внутри теплеет.
— Ты зачастил к нам, решил развеяться? Знаешь, тут бывают куноичи.
Саске неопределенно поводит плечами. Бармен, не получив ответа, уходит к другому концу стойки, издавая при ходьбе странный стук. Саске перегибается через стойку: вместо ноги — грубого вида протез.
— Война. Не всем везет вернуться целиком.
Саске резко оборачивается, рядом сидит Морино Ибики и пьет саке. Его форма безупречна, бандана повязана плотно, на протекторе нет ни единого отпечатка. Саске опускает взгляд — палец на месте.
— В кармане нес, пришили.
Саске кивает. Они пьют молча до самого закрытия, только изредка к Ибики подходят знакомые: кто в форме, кто в гражданской одежде, жмут руки, что-то негромко спрашивают, кивая на Учиху. Саске не прислушивается к чужим разговорам, он пьет. Бармен, устав наливать, ставит перед ним сразу всю бутылку и миску с кубиками льда.
Саске не нравится мешать выпивку со льдом, но он с удовольствием крошит его зубами. Язык замерзает и чуть немеет, зубы ноют. Эти ощущения будят воспоминания о времени в Северном Убежище, где на многие километры вокруг не было ничего, кроме снега, гор и отчего-то не замерзающих змей.
Саске пьянеет медленно даже по меркам шиноби, но когда они оказываются на улице, и прохладный ветер ударяет в лицо, он понимает, что неплохо набрался. Стоящий рядом Ибики выглядит на порядок трезвее.
— Выкладывай, — приказывает он.
— А нечего, — хмыкает Саске.
— Таскаешься за мной уже две недели, но нечего сказать?
В чужом голосе прорезаются знакомые металлические нотки, от которых все внутри скручивается в ожидании боли. Память тела длиннее, чем того бы хотелось разуму.
Саске закрывает глаза, и перед внутренним взором встает знакомый до последней трещинки на стенах кабинет: огромный стол темного дерева, яркая, слепящая воспаленные глаза лампа, смуглые ладони, широкие, с узловатыми пальцами, сцепленные в замок. И голос... Этот голос.
Он делает первый ход:
— Вам нравятся мужчины?
А вот такого Саске еще не видел: секундное замешательство и злость. Учиха летит спиной на землю, больно ударяется затылком о тротуар, клацает зубами, едва не откусив себе кончик языка.
— Обратно захотел? — тихо и совершенно спокойно спрашивает Ибики, наклоняясь так близко, что их носы почти соприкасаются.
— Все веселей бумажек, — Саске сглатывает кровь и подается вверх.
Вопреки ожиданиям, второго удара так и не следует, поэтому Учиха крепко вцепляется пальцами в воротник чужого плаща и тянет Ибики на себя. Тот неподвижен, его губы неподатливы, плотно сжаты, в глазах не прочесть ничего. Саске проводит языком по глубокой борозде застаревшего шрама, потом еще и еще, втягивает зарубцевавшуюся кожу внутрь рта, ласкает ее, чуть прикусывает.
Чужое дыхание разом сбивается, тяжелеет. Саске опускает руку ниже, ощупывает складки одежды, пока не находит... Ибики рывком вздергивает его на ноги, несколько раз встряхивает так, что разбитый затылок взрывается болью.
— Я позволю тебе уйти. Сегодня.
Но разве Саске когда-нибудь нуждался в чужом разрешении?
***
Ибики его избегает, и Саске понимает, почему.
Не потому, что тот вышел из себя и продемонстрировал слабость, ударив его, не потому, что позволил поцеловать себя. Но потому, что у Морино Ибики встал. Тело не лжет, это Саске усвоил давно.
А Саске любит честность. Но вот Ибики, кажется, нет.
— Ты видел Морино Ибики?
Бармен, протирающий бокалы, отрицательно качает головой, а потом добавляет:
— Недели две уже не показывается, наверняка миссия.
Саске кивает и уходит, так и не заказав себе ничего. А на следующий вечер приходит вновь, и на следующий, и на следующий... Ибики появляется только через полтора месяца. На этот раз с ним уже другой чунин, судя по растерянному лицу, он здесь впервые.
Ибики замечает Саске, но не подает и виду, они с чунином уходят в другой конец бара, где подсаживаются к компании спец джонинов, празднующих рождение чьей-то дочки.
Через полчаса Саске уходит в туалет, где с облегчением отливает. Стряхнув капли, он поддевает пальцами белье и пытается застегнуть было ширинку, но молнию заедает на середине, он несколько раз дергает ее, едва не оторвав, но все безрезультатно.
Дверь в туалет со скрипом открывается, у соседнего писсуара встает Ибики. Член у главы отдела дознания крупный, темный и обрезанный.
Саске удается застегнуть ширинку, он отходит к раковине и выдавливает из пластикового дозатора немного мыла на ладонь. Оно полупрозрачное, это мыло, слегка опалесцирует и растекается по коже маленькой лужицей. Саске в задумчивости растирает его между пальцами, а потом поднимает голову и, словно на нож, напарывается на чужой взгляд.
Слишком пристальный для случайного, слишком недобрый, чтобы надеяться, что ничего не будет. Но Саске и не надеется, поэтому быстро моет руки и вытирает их о бумажные полотенца, а потом разворачивается.
— Знаешь, — говорит Ибики, — я, как глава отдела дознания, вносил инициативу о твоей казни. АНБУ меня поддержали.
— Да? И кто бы был палачом?
Ибики ухмыляется половиной рта, и шрамы на его щеке собираются уродливой гармошкой, смуглый, кривой от перелома палец упирается в темную ткань формы на груди.
— Я.
— Но я еще здесь.
— Верно. В том и проблема.
— Проблема не в этом, — качает головой Саске. — Все дело в том, что у вас встал. Вы это знаете, я это знаю. Вот это проблема.
Ибики делает несколько шагов вперед, поступь тяжелая, в ней угроза. Но Саске мало этого, он чувствует, как дергается леска, как качается поплавок на глади воды. Попался.
— А ведь я всего-то полизал вам шрамы. Но с вашей работой оно и не удивительно, что вы получаете удовольствие от странных вещей. Может у вас стоял, когда вы пытали меня?
Ибики подходит вплотную, от него пахнет алкоголем, сигаретным дымом и кровью. Опять. Саске втягивает этот солоноватый запах, смакует его. В нем отголоски прошлой жизни, в нем грязь и прелесть битвы. Как же он соскучился.
— Ты ведь знаешь, что тебя не выпустят? Что ты сгниешь в Конохе?
— Знаю.
В чужом лице прорезается отголосок досады, щелкает шпингалет на двери. А в следующую секунду Саске жестко прогибают в спине, почти вдавливают в раковину и целуют. На это раз нормально, жестко, властно, зло, почти до боли.
И от этого туго сжатая пружина внутри выстреливает.
Саске отпускает себя, обхватывает чужие бедра ногами, чувствует, как под водолазку забираются мозолистые ладони, как заевшую молнию вырывают с корнем, а член сквозь ткань обхватывают болезненно плотно.
Он закрывает глаза, утыкается лбом в крепкое плечо, кусает, двигает бедрами вперед. В рот пролезают сразу три пальца, царапают язык и небо, а потом опускаются вниз. Со слюной чужая рука скользит как надо: быстро, уверенно, жестко, как Саске любит. Пальцы мнут его яйца, перекатывают в ладони, стискивают так, что впору зашипеть, но потом вновь возвращаются к члену, обхватывают головку плотным кольцом, гладят уздечку, соскальзывают до самого корня.
Саске пачкает слюной и потом черный плащ, трется носом о смуглую шею, лижет шрамы. От этого движения чужой руки становятся судорожней, и Саске понимает, что надо делать — занемевшими пальцами стягивает чужую бандану и проходится ладонями по кратерам шрамов, по жестким лоскутам ожогов, по плотным рубцам и стяжкам.
Ибики подхватывает его под ягодицы и усаживает на тумбу, куда впаяна чаша раковины. Его лицо сосредоточенно и мрачно, но Саске знает — ему нравится.
Как нравится и самому Саске. Нравится до поджатых пальцев, до полузабытой дрожи, до мурашек вдоль позвоночника. Он стискивает чужую голову в пальцах и закрывает глаза: он кончает в чужую ладонь, содрогаясь, а к колену прижимается теплое, чуть влажное.
Значит, Ибики кончил тоже.
Они застывают в неподвижности, в послеоргазменной сладкой истоме, но как по команде приходят в себя, когда в дверь громко стучат и требуют открыть.
Ибики отстраняется, плотнее запахивает плащ, возвращает на место бандану, с него, словно шелуха облетают все проступившие было эмоции, он закрывается, теперь ни щели, ни просвета, только глухая стена. Саске приводит себя в порядок, но ширинка безнадежно испорчена, поэтому ему приходится оттянуть пониже водолазку.
Ибики идет к двери, чтобы открыть, но Саске ловит его за локоть.
— Вот здесь, — кивает он на рукав, где на черной ткани застыли белые капли спермы.
Ибики пытается стереть их пальцами, но на деле только размазывает. Оба знают, что жидкость вот-вот засохнет, поэтому Саске берет бумажное полотенце и тщательно оттирает чужой рукав. Не сговариваясь, они окидывают друг друга внимательными взглядами и кивают.
Саске отходит к раковине, выкручивает вентиль с холодной водой, Ибики открывает дверь.
— Эй, какого черта!.. — собирается было возмутится какой-то джонин, но завидев главу отдела дознания, благоразумно проглатывает окончание фразы и проскальзывает мимо него внутрь к писсуарам.
Саске ловит чужой взгляд в зеркале, на кончиках пальцев все еще теплятся воспоминания о фактуре и рельефе чужой кожи, о власти, которую дают эти простые, нехитрые ласки.
Ибики уходит.
***
Саске нумерует страницы, с негромким стуком проставляет печати, внимательно проглядывает даты, списки, имена, сверяет их с таблицей отчетов, с данными из архива свитков. Он понятия не имеет, как с такой работой справляются люди без шарингана, но у него к концу дня голова просто раскалывается.
В дверь стучат.
— Войдите, — не поднимая головы, говорит он.
— Надо поговорить.
Морино Ибики садится на расшатанный стул для посетителей, тот скрипит под внушительным весом.
— Слушаю, — Саске делает на полях документа несколько пометок красным и качает головой: дебилы из бухгалтерии опять не начислили коэффициент за ранг «S».
На стол ложится маленький, с пол ладони свиток, на нем вспыхивает золотом и тут же гаснет знакомая печать.
— Все чисто, я проверял, — говорит Саске.
Ибики для верности обходит кабинет по периметру, зачем-то выглядывает в окно.
— Это должно остаться между нами.
— Ясно.
— Иначе...
— Не надо, — морщится Саске и откидывается в кресле, с наслаждением потягивается, хрустя позвонками. — Я знаю, на что вы способны, не стоит тратить красноречие на того, кто уже побывал в застенках вашего отдела.
Ибики хмыкает. Он все в том же черном плаще, Саске зачем-то смотрит на рукав, но на нем ожидаемо ни следа.
— А как ты узнал?
Ибики даже не надо уточнять, Саске понимает, о чем он.
— О том, что вы предпочитаете мужчин? А я и не знал, просто решил попробовать, — говорит Учиха и лжи в его ответе только половина. Ведь не говорить же главе отдела дознания о том, какие слухи ходят среди заключенных?
— Просто решил нарваться на драку?
— Как вариант.
— У тебя все не как у людей, Учиха.
— Это семейное.
Ибики обнажает крепкие, крупные, как могильные плиты, зубы, сейчас, в ярком дневном свете он выглядит еще гротескнее, чем при искусственном освещении.
Тем же вечером, когда Саске вернулся из бара и принимал душ, отмываясь от засохшей, стянувшей кожу спермы, пота и запаха сигарет, ему вдруг стало интересно: что в этих шрамах такого? Своих у него было предостаточно — широкое поле для экспериментов, но сколько бы он их не тер, не щипал и не гладил, результат был нулевым: кожа в местах рубцевания была практически бесчувственной. И это было довольно логично.
Значит, Ибики — особый случай.
— У меня много дел, — Саске кивает на кипы документов по обеим сторонам стола. — У вас, я думаю, тоже.
Ибики коротко кивает, но когда он уже берется за ручку, Саске добавляет:
— Сегодня вечером.
Ибики не отвечает и не оборачивается, просто выходит, прикрывая за собой дверь.
Саске выжидает для верности пару часов, а потом спускается в архив.
Здесь тихо, как квартале Учиха, где он иногда бывает, воздух сухой и остро пахнет книжной пылью. Огромное помещение, раскинувшееся подо всем зданием на два уровня вниз, ряды стеллажей от стены до стены, сотни тысяч свитков и картонных папок. Его не допускают к засекреченным документам, ни к чему серьезному, но материалы из академии просмотреть он все же может.
Он спускается на нижний уровень архива, здесь вечные перебои с электричеством, поэтому приходится активировать шаринган. Поиски обещают быть долгими, ему требуются очень старые генинские дела.
Примерно через час, когда от шарингана начинает болеть голова, и он уже думает, что материалы были утеряны во время войны, искомое все же находится. Дело «№ 9-12-3546», с черно-белой фотографией и красивой, каллиграфической четкости надписью на обложке.
— Морино Ибики.
Темные, внимательные глаза, плотно сжатые губы, короткие, всклокоченные, будто звериный мех, волосы — он не был красивым, но в четком, словно высеченном из камня, лице было столько воли и силы, что взглянув на него однажды, уже не выкинешь из головы. Подающий большие надежды, с прекрасными характеристиками от всех учителей, лучший на потоке... Последний живой на потоке, все остальные мертвы — Саске видел эти имена на Камне Памяти.
Учиха закрывает папку, вытирает испачканные в пыли ладони о брюки. Он вспоминает, что Ибики говорил им на чунинском экзамене, вспоминает, какие слухи о нем ходили. Они с Ибики похожи. Не во всем, конечно, но во многом: оба могли бы стать другими, если бы не братья.
Итачи...
Папка брата в другой секции, более новая и фотография внутри уже цветная, хотя даже на ней брат выглядит уставшим и слишком серьезным для семилетнего ребенка. Саске не вчитывается в строки, он и так знает все, что там написано, вместо этого он просто забирает прикрепленную на скрепку фотографию и бережно кладет ее во внутренний карман.
Это единственная фотография брата, не считая портрета на листовке с разыскиваемыми нукенинами, которая у него есть.
Наверное, он сентиментален, но ему плевать.
После работы Саске идет в бар и сидит там до самого закрытия, но Ибики так и не появляется, хотя уже знакомый чунин приходит, да и джонины из отдела дознания забегают ближе к полуночи, пропустить пару стаканчиков.
Саске возвращается домой в полной темноте, вновь не по крышам, он даже не активирует шаринган, чтобы не нервировать дежурящих АНБУ.
То, что в его доме кто-то есть, он понимает еще на подходе, но не подает и виду. Заходит как обычно, разувается в прихожей, включает свет и проходит в просторную комнату, служащую одновременно гостиной и кухней.
Морино Ибики спит на его диване.
Саске замирает, россыпь сюрикенов, подвешенная на леску в рукаве, с металлическим лязгом опускается на низкий столик. Ибики просыпается.
— Сорок пять часов без сна, а уже срубает. Старею.
Саске вглядывается в лицо Ибики, пытаясь определить, сколько тому лет, но терпит неудачу. Из-за шрамов и стягивающих кожу ожогов черты лица кажутся странными.
— С миссии?
— Да, Страна Гор.
Саске удивлен, что ему доверяют такие подробности, вероятно миссия была секретной, но не подает и виду.
— Там интересный климат.
— Интересный.
Они замолкают.
Где-то в ночи раздается собачий лай, но тут же резко обрывается. Наверняка это из поместья Инузука. Саске вдруг думает, что никогда не был на свидании, а начинать сейчас уже как-то бессмысленно, поэтому он просто ставит чайник.
Фотография во внутреннем кармане чуть помялась, перед сном Саске прячет ее между страниц старой и скучной книги по тайдзюцу.
***
С того дня Ибики стал бывать у него дома.
Не слишком часто, чтобы надоесть, не слишком редко, чтобы Саске начал его забывать. Обычно он приходил поздно вечером, не через дверь, чтобы не привлекать внимания, а через окно дальней комнаты.
Чаще всего они дрочили друг другу, у Ибики оказался толстый, чуть загнутый к верху член с крупной темной головкой, а еще — опытный рот и умелые мозолистые руки.
Саске нравилась его немногословность и полное отсутствие сентиментальности, нравилось, что во всем, даже в сексе Ибики остается верен себе.
В день, когда Саске видит Морино Ибики обнаженным, он отчасти понимает, почему умудренный жизнью глава отдела дознания пошел на такой риск и согласился на связь с опальным Учихой. Шрамами была покрыта не только голова, но и все тело: грудь, живот, руки, ноги, даже ступни и те были искалечены. Саске с трудом может представить женщину, которая могла бы без содрогания касаться этого. Разве что Митораши Анко, он помнит ее еще по чунинскому экзамену, о них с Ибики еще тогда ходили слухи, достигавшие даже ушей генинов.
— Тебе не противно?
Саске кладет ладони на огромный воронкообразный след не то от взрыва, не то еще от чего и прислушивается к себе. Кожа под пальцами горячая, неоднородная и чуть шершавая. А еще пестрая, словно собранная из лоскутков: здесь и розовый, и красный, и оттенки бурого — остатки правого соска. Учиха думает, что было бы приятно проехаться по этому жутковатому рельефу членом, ощутить чувствительной головкой фактуру...
— Нет. Я был учеником Орочимару, способность испытывать это ощущение отмирает еще на первом году.
Ибики смеется, отчего грудь под ладонями Саске ходит вверх-вниз. Учиха пожимает плечами: он сказал чистую правду.
— Анко говорила так же.
Саске не знает, что нужно сказать, поэтому просто скользит пальцами ниже, оглаживая самые большие рубцы. Судя по тому, как меняется лицо Ибики, чувствительность такая же, как и на голове.
Он наклоняется, целует шрамы, вылизывает их, оставляя влажные, быстро высыхающие следы, царапает ногтями, отчего Ибики крупно вздрагивает и жесткой хваткой вцепляется в его волосы.
Саске не слишком опытен, у него никогда не было ни времени, ни желания, лишь изредка, когда терпеть становилось физически тяжело, он позволял себе связи с безымянными шиноби из дальних Убежищ. Без чувств, без привязанностей, только торопливый, жесткий секс и ничего больше.
Но здесь так не получится, это Саске понимает, когда Ибики наклоняется к нему и, взяв за подбородок, целует. Чужой язык влажный и теплый, а слюна почему-то отдает молоком. Он позволяет уложить себя на спину, Ибики нависает сверху, внимательно заглядывает в лицо.
Саске еще никогда не был снизу, те, с кем он спал раньше, сами решали за него, ложась на спину и раздвигая ноги. Однако судя по взгляду Ибики, настал момент, чтобы решить.
И Саске решает: коротко кивает, оплетает сильную поясницу ногами, ловит чужое тело в капкан из собственного. Секс — просто секс. Не игра во власть и подчинение, не показатель силы и мастерства, но просто способ получить немного удовольствия.
— Расслабься.
Это не похоже на приказ, скорей на просьбу. И это непривычно — слышать такое от Морино Ибики.
Саске прикрывает глаза, расслабляя мускулатуру, обмякает. Ибики одобрительно кивает и чуть подается вперед, а потом, помедлив, назад.
Это очень странное чувство, Саске пытается подобрать подходящее сравнение, но единственное, что приходит в голову — извращенный поход в туалет, когда сначала нечто в прямой кишке выскальзывает наружу, а потом противоестественным образом проникает обратно.
Боли почти нет — Ибики осторожен, но и приятных ощущений тоже не предвидится. Зато самому Морино, кажется, хорошо: лицо потемнело, шрамы налились кровью, на лбу проступили капли пота.
— Давай вот так, — говорит он, беря Саске под колени и почти закидывая его ноги себе на плечи. — Согни чуть-чуть, да, хорошо.
В такой позе движения внутри становятся иными. Они больше не причиняют неудобств, скорее наоборот — доставляют странное удовольствие. Пока что слабое, на самой периферии, но если сосредоточиться, если чуть изогнуть поясницу, то...
— Еще.
И Ибики послушно дает это «еще», раз за разом скользя внутрь, просовывая руку между их телами, обхватывая член Саске мокрой от пота рукой.
Становится почти хорошо.
Саске откидывает голову на подушку, облизывает губы. Он бы мог сейчас закрыть глаза и вместо уродливого, обезображенного шрамами лица вообразить все, что угодно. Но ему некого воображать, так уж сложилось.
Поэтому только Ибики с его безыскусной, неказистой честностью.
Но Саске нравится.
Нравится специфичный запах ржавого железа, кажется, намертво въевшийся в чужую кожу. Нравятся грубые ладони, нравится пестрое, некрасивое тело. Нравится, что, наконец, впервые в жизни, от него не ждут ничего, не хотят видеть таким, каким он должен быть, а не каков он есть на самом деле. Нравится, что Ибики не любит его, не хочет спасти, не хочет вернуть на путь истинный.
Саске крепче обнимает широкую спину, упирается пятками в твердые ягодицы и выдыхает.
Еще чуть-чуть... Ибики наваливается на него, почти сгибая пополам, чужой кулак сжимается до боли.
Саске кончает, вздрагивает крупно, словно в судороге, дергается и замирает, дрейфуя на теплых волнах. Ибики не отодвигается, его член все еще тверд и заполняет растянутый анус, он тяжело дышит куда-то в шею, от его дыхания влажно и щекотно.
Саске расцепляет скрещенные на чужой пояснице ноги, колени отдают болью. Ибики чуть подается назад и, придерживая вход пальцами, аккуратно вынимает. Между ног становится тепло и влажно от семени и смазки.
— У тебя кровь.
Саске прислушивается к себе, циркуляция чакры почти не нарушена.
— Ерунда.
Ибики поднимет с пола эластичный бинт обмотки и стирает со своего живота белесые брызги, подает его Саске. Кожа после оргазма неприятно чувствительная, Учиха морщится, но вытирается. По-хорошему, надо идти в душ, но во всем теле слабость и сонливость. Саске поворачивается набок и застывает.
Морино Ибики спит. Дыхание неглубокое, поза явно неудобная, словно мужчина на секунду прислонился к изголовью кровати, да так и остался дремать.
Сказать, что Саске удивлен — ничего не сказать. Сам он мог спать только в присутствии тех, кому доверял, иначе тонкий звоночек опасности комариным писком сводил с ума и не давал сомкнуть глаз.
Неужели Ибики настолько уверен в собственной неприкосновенности? Или это такая странная провокация? Или...он чувствует себя в безопасности?
Лицо Ибики безмятежно, насколько может выражать безмятежность стянутое шрамами лицо. Саске вспоминает подвалы отдела дознания, вспоминает их долгие беседы, когда один спрашивает, а другой отвечает сквозь бульканье крови в горле.
Учиха косится на кучу одежды, сваленной на полу, думает, что с его-то скоростью точно успеет прежде, чем Ибики поймет, что к чему. Да и без оружия тоже — голыми руками, по самый локоть. Он ведь уже делал это прежде, он уже знает, что человеческая плоть податлива, как подтаявший на солнце кусок янтарной смолы.
Внутри шипучим, колким теплом растекается азарт, предвкушение, в этом есть что-то хищное, от чего зудят десны.
Но нет, нельзя, это финишная прямая, и каждая ошибка будет стоить всего.
Ибики переворачивается на живот, негромко посапывает, вдоль позвоночника у него тянется белая линия шрама, по обе стороны от него — едва заметные точки. Это швы, понимает Саске, Ибики оперировали позвоночник.
— Я не сделал с тобой ничего, чего бы не случалось со мной, — Саске не замечает, как Ибики просыпается.
Он опускает взгляд на собственные пальцы: ногтевые пластины, выросшие взамен старых, тонкие и ломкие, на мизинце так и вовсе отчего-то ребристые, с вкраплениями белых следов.
— Это пройдет через пару лет, — говорит Ибики и показывает Саске собственные руки.
— Я знаю.
Саске уходит в душ.
***
Узумаки только что с миссии, он ест жадно, не отвлекаясь на болтовню, сосредоточенно опустошая одну чашку за другой. Кожа у него потемнела, местами все еще облезает, а волосы прядями совершенно белые, сухие даже на вид. Саске не нужно спрашивать, он и так знает — это пустыня, это Суна.
Наконец, Наруто набивает желудок до отказа и отодвигает опасно качнувшуюся стопку посуды. Потертый, видавший виды жабий кошелек послушно разевает пасть, о дерево стойки звенят монеты.
Саске, вяло ковырявший свою порцию со свининой, убирает палочки и подпирает голову ладонью, приготовившись слушать, но Наруто, вопреки ожиданиям, молчит, только смотрит до странного внимательно.
— Ты какой-то другой.
Саске пожимает плечами.
— У тебя кто-то есть, да? — на лице Наруто любопытство, без пяти минут восторг. — Нет, правда! Есть же, есть!
Саске качает головой.
— Она куноичи? Она красивая?
Саске давит ухмылку.
— Очень.
***
Саске — милостиво прощенный ренегат, Ибики — рыцарь без страха и упрека, день за днем отдающий свою жизнь служению. У них действительно мало общего. Но они в одной постели.
Саске не замечает, как привыкает засыпать рядом с Ибики, просто в какой-то момент закрывает глаза, а когда просыпается, за окном уже светает.
— Долго я спал?
— Часов пять.
Саске делает вид, что все нормально, хотя они оба знают, что это не так.
Часто Ибики пропадает на миссиях. Иногда неделями, месяцами, а когда возвращается, то пахнет ветром и болью, пахнет свободой. Саске нравится этот запах, и он ненавидит его одновременно. В такие дни он хочет покинуть Коноху навсегда. В такие дни он понимает: ждать осталось недолго.
Однажды Ибики предлагает пойти на дальний полигон и потренироваться. Саске кажется, что он ослышался, единственный, кто составляет компанию ему на тренировках — Наруто.
— Только тайдзюцу, никакого шарингана.
Саске хочет было отказаться, но не может — тело поет в предвкушении.
Они ждут вечера, когда полигоны окончательно опустеют, и выбирают самый дальний, заброшенный, заросший сорной травой и молодыми деревьями, на самой границе с Лесом Смерти. Найдя самую ровную площадку, они расходятся в разные стороны, на землю с металлическим звоном летит оружие, с тихим шорохом опускаются свитки и печати. Саске снимает джонинский жилет, Ибики избавляется от плаща и верхней куртки, оставаясь в одной лишь сетчатой футболке.
Несколько секунд они буравят друг друга тяжелыми взглядами, Саске чувствует, как ускоряется ток крови, как пульсирует на кончиках пальцев чакра.
Ибики едва заметно кивает, и это служит отмашкой.
Они сокращают дистанцию с бешеной скоростью, обмениваются парой пробных ударов, ни один не достигает цели, они лишь прощупывают почву. Наконец, кулак Саске мажет по чужой скуле едва-едва. Первое касание, игры кончились.
Ибики сражается жестко, скупо и технично. Ни единого лишнего движения, ни капли эффектности — только эффективность. Его не спровоцировать, не разозлить, он не свершает ошибок.
Но Саске знает, что это ненадолго. Он усиливает напор, Ибики уходит в глухую оборону и, наконец, дает слабину. Саске метит в солнечное сплетение, однако его кулак врезается в чужой локоть, запястье взрывается болью.
Ибики ухмыляется и делает подсечку, Саске летит на землю, но утягивает противника за собой, они катаются по траве, молотя друг друга и применяя удушающие захваты — никаких техник, только грубая сила и выносливость.
Наконец, они переплетаются как сиамские близнецы и замирают. Саске катастрофически не хватает воздуха, коленный сустав Ибики вот-вот исчерпает запас прочности. Они встречаются взглядами — секунда, другая, их тела обмякают.
Саске чувствует себя умиротворенным и спокойным, он удобнее устраивается на прохладной земле и смотрит в стремительно темнеющее небо. Солнце уже зашло, только на западе облака все еще пылают огнем, становясь тусклее с каждой секундой, в чернильном бархате зажигаются знакомые созвездия. Саске ищет взглядом длинный, сверкающий след Перерождения Ясягоро и находит его далеко на юге.
Орочимару говорил, что все, даже сокрытые Убежища, можно отыскать, ориентируясь на это созвездие. Учитель не обманул.
Саске думает, что мог бы убить Ибики прямо сейчас и уйти, положив караул. Никаких многоходовок, никаких хитрых планов, только грубая сила и немного везения. Его бы хватились не раньше новой смены, и еще запас в четверть часа, пока до них дошло бы, что это вовсе не проникновение, а побег.
Лежащий рядом Ибики смотрит на небо широко распахнутыми глазами, на скуле темнеет ссадина, из носа к верхней губе тянется бурая полоска свернувшейся крови. И Саске вдруг понимает, что разница в возрасте между ними не так велика, как он думал, Морино Ибики едва ли старше Хатаке Какаши.
Саске поднимается на ноги, долгую секунду смотрит в сторону стены, а потом разворачивается и уходит домой.
***
Знакомый чунин кладет перед Саске стопку бумаг, а сверху — свиток с печатью. Учиха вертит его в руках, чувствует в нем силу, значит, информация конфиденциальная, это явно не простой запрос.
— Откуда это? — спрашивает он, с трудом скрывая предвкушение.
— Из штаба передали, сказали лично в руки.
Как только за чунином закрывается дверь, Саске разламывает печать и погружается в чтение. Читает раз, затем еще и еще, для верности сверяется с датой, смотрит на часы. Сегодня после двух.
Время тянется невыносимо медленно, он никак не может сосредоточиться, все возвращается мыслями к свитку, ему хочется развернуть его и перечитать.
Но Саске терпит: он ждал полтора года, может подождать еще полдня.
***
Из спальни доносится негромкий стук — так хлопает рама окна. Саске знает, Ибики мог бы проникнуть в дом без единого звука, это просто дань вежливости.
— У тебя вода горячая есть?
Саске вспоминает о вечной конохской беде — плановом отключении горячей воды, поэтому откладывает в сторону точильный камень, понимающе хмыкает и кивает. На лице Ибики мелькает тень радости, он проходит через комнату и скрывается в коридоре.
Судя по острому запаху пота и грязным следам, оставленным чужими сандалиями, мужчина только что с миссии. Саске наклоняется ниже и внимательно разглядывает состав грязи, она необычного красноватого оттенка, очень знакомого... Опять Суна?
Когда Ибики выходит из душа, Саске уже закончил с оружием и занимается аптечкой: бинты, таблетки, ампулы, жгуты — вся сложность в том, чтобы уложить это в крохотную пластиковую коробочку.
— Миссия?
— Ранг «S».
— Я думал, у тебя ограничение по медицинским показаниям.
— Я тоже так думал.
Наступает неловкое молчание, Ибики хочет спросить что-то еще, но отчего-то так и не задает вопроса. Вместо этого он уходит в ванную и возвращается с тряпкой, убирает за собой грязь, а потом валится на диван. На его правом боку алым сияет пара глубоких царапин, Саске кидает через всю комнату банку с заживляющей мазью, Ибики ловит ее одной рукой, а через секунду в воздухе распространяется острый запах антисептика.
В ту ночь Морино Ибики сам тянет его на себя и буквально укладывает сверху. Саске не нужно повторять дважды, он опускает руку между чужих ягодиц и с долей интереса исследователя, который, как оказывается, перенял от Орочимару, проводит пальцами по тугому кольцу мышц, по гладкому местечку за мошонкой.
У него никогда не было отношений, он никогда не испытывал романтической привязанности и считал, что это хорошо, что в этом и есть сила, способность контролировать себя, быть лучше остальных.
Ибики закрывает глаза, смуглое лицо прошивает короткая судорога, он шире разводит ноги. Саске чуть отстраняется, замирает на секунду и понимает: ничего не изменилось. Он по-прежнему силен, по-прежнему контролирует себя, он по-прежнему лучше прочих.
Морино Ибики — лишь тень на его пути. Искалеченная, неказистая, привлекательная лишь одним — полным отсутствием проблем, обязанностей и претензий. Тень, которая исчезнет в полдень.
Ибики тянется за поцелуем, Саске медлит, но наклоняется, размыкает губы и впускает влажный язык в свой рот. Вокруг его пальцев сжимается и пульсирует тугое нутро, Учихе чудится, что даже там, внутри, где все выстлано горячим шелком слизистой, любовник отмечен шрамами. Ему любопытно взглянуть на это, он опускается ниже, сначала к напряженному члену, а затем к кольцу темных мышц, блестящих от смазки.
Он не соврал, когда говорил, что разучился чувствовать брезгливость, поэтому спокойно скользит языком вдоль расселины, собирая солоноватый привкус пота и запах мыла. Разработанный пальцами анус расслаблен, Саске лижет его, и крепкие бедра под его пальцами каменеют.
А там и вправду шрамы. Тонкие, едва видимые, они теряются в складчатой коже входа, но стоит только растянуть ее пальцами, то сразу становится заметно. Саске просовывает язык так глубоко, как только может, вылизывает нежные стенки, трахает покрасневшее отверстие, массирует его. Ибики вцепляется ему в волосы не то в попытке оттолкнуть, не то в немой просьбе не прекращать.
И Саске решает по-своему.
Выдавив на руку немного прозрачного геля из тюбика, он растирает его меж пальцев, согревает, размазывает, а потом погружает в Ибики разом два пальца.
Несмотря на шрамы, мышцы эластичные, и Саске нравится, как они натягиваются вокруг его пальцев, как выкручиваются розовым ободком слизистой, как принимают все больше и больше. Наконец, внутри оказываются все четыре пальца, ладонь Саске сложена лодочкой и практически неподвижна.
Ибики дышит тяжело, будто сражался весь день, простынь под ним намокла от пота, яички поджаты, а тяжелый, налитый член покоится на животе. Саске скользит наверх, не вынимая пальцев, вглядывается в черные от расширенных зрачков глаза.
— Давай же.
Саске аккуратно вытаскивает пальцы и приставляет головку члена ко все еще приоткрытому отверстию, подается вперед и разом проникает на всю длину, утыкается лбом в горячее плечо, пережидая острый приступ наслаждения.
Ибики берет его лицо в свои ладони и целует. Мягко, почти целомудренно, и это так не похоже на него, что Саске на секунду теряется, но потом понимает — это разрешение.
И больше нет нежности — теперь только жесткость, быстрые, судорожные толчки на грани боли и наслаждения, содранная ногтями кожа, громкие стоны и соленый, едкий пот.
Саске чудится запах близкой грозы, внутри все стягивает, удовольствие, гнездившееся в паху, растекается во всем теле, звенит напряженно, закручивается тугой спиралью. Ибики облизывает губы, стонет, прогибается в пояснице и выплескивается длинной, густой струей себе на живот. Саске обжимает со всех сторон так тесно, что почти больно, но безумно хорошо. В этот миг он забывает о шрамах, забывает о тенях, исчезающих в полдень.
Он уходит на миссию за час до рассвета, спокойно проходит сквозь главные ворота и неспешно ступает по главной дороге.
Морино Ибики спит в его постели, в его же старой синей футболке с широким воротом.
***
Страна Рек крошечная: находясь между Огнем и Ветром, она, как правило, служила буферной зоной во время конфликтов, а в мирные дни кормилась многочисленными торговыми путями, пролегающими через ее территорию. Это Саске помнил еще с уроков политической географии в Академии.
Впрочем, как помнил и то, что страна в основном известна своими храмовыми комплексам и глубоко религиозным правителем. Последнее обстоятельство, кстати, и стало проблемой для местных дайме: уж больно возросли в последние годы налоги на содержание духовенства, и предприимчивые богачи решили положить этому конец.
Саске не был удивлен, он знал, что в мире гражданских правят деньги. Но был насторожен тем, что на такую тесно сопряженную с политикой миссию отправили именно его.
Но приказ был однозначен — уничтожить. И Саске следовал ему, не задумываясь, что будет делать после.
Почти неделю он изучает цель: достает в здании городского архива план дворца, отслеживает перемещения слуг, слушает сплетни во всех питейных заведениях от центра до окраин.
Уязвимое место находится довольно скоро — каждую субботу, в одно и то же время, по одному и тому же маршруту Ито Курода совершает поездку в храм, где присутствует при служении мессы совершенно один, как и всякий благочестивый посетитель, оставив оскорбительную святому месту охрану за дверью.
Здание старое, с огромными сводчатыми потолками, где очень удобно спрятаться, притаившись за балкой, с рядами массивных скамей темного дуба, с алтарем, украшенным статуями и стелами из темного камня. Его внимание привлекает деревянная отделка стен — резные панели из красного дерева покрыты лаком и торжественно мерцают в свете сонма горящих свечей.
Решение проблемы приходит быстро.
Саске действует безо всякой хитрости, без намека на изящество, но зрелищно и с огоньком.
Он выжидает, пока храм не заполнится, пока не грянет хор и музыка, пока служители в красных с золотым подпалом мантиях не достигнут алтаря, не откроют свои ветхие, рассыпающиеся от старости книги и не затянут проповедь на незнакомом языке. Саске умеет ждать, умеет выбирать момент.
Умеет действовать быстро, решительно.
От узкого язычка пламени деревянные панели занимаются неохотно, Саске хмурится, добавляет огня, и те все же вспыхивают. Пока медленно, но с каждой секундой все ярче, пламя занимается высоко над головами прихожан, и Саске бесшумно спускается по отвесной стене вниз, приземляется аккурат за массивной колонной и, накинув на голову капюшон, выходит из-за нее, смешиваясь с толпой.
Он стоит неподвижно, изредка бросая взгляд наверх, туда, где пляшет, разрастаясь, пламя. Он выжидает, зная, что все начнется с минуты на минуту.
Наконец, кто-то в толпе вдруг издает пронзительный крик:
— Огонь! Наверху!
Море толпы колышется, идет волнами, все как один вскидывают головы, а в следующую секунду Саске подхватывает бурным течением и несет в сторону выхода. Маневрируя, он добирается до стены, где незаметно активирует расставленные ранее печати — старинные гобелены, закрывающие от чужих глаз другие двери, вспыхивают словно спички, издавая неприятный запах паленой шерсти. Все ходы отрезаны.
Саске продвигается к центру, туда, где красным сгустком мечутся священники, туда, где растерянный, отдающий бессмысленные приказы, пытается вырваться из полыхающей западни мужчина, обреченный на смерть.
Все оказывается даже легче, чем представлялось: достаточно обрушить двухметровую стелу, как все бросаются от алтаря врассыпную. В панике и сизом дыме подойти к Ито Куроде проще простого: Саске приближается к нему со спины, ударяет ребром ладони в основание черепа несильно, лишь для того, чтобы тот потерял сознание, а потом толкает в сторону пылающих скамей. Саске даже не надо убивать, огонь все сделает за него в лучшем виде: обугленные останки узнают по украшениям и зубам, а на испорченном пламенем скелете не найдут ни единого следа.
Саске закрывает лицо заранее приготовленным влажным обрезом ткани, глубже натягивает капюшон и спешит к двери. Пламени много, но большая часть храма каменная, и это неплохо сдерживает огонь.
Где-то сбоку с громким звоном бьется высокое витражное окно — это запоздавшая охрана.
Саске покидает здание. Миссия выполнена, пора определиться, что делать дальше.
***
Саске ушел с поля последней битвы сразу же, как понял: Мадара и Обито пали. Он не стал дожидаться, когда это поймут остальные, не присоединился ко всеобщему ликованию, просто взял и исчез. У него были дела важнее, чем глупое бахвальство и счет убитых, на которых ему было плевать.
Он искал Итачи. Снова.
Почти полгода он обыскивал одно логово Орочимару за другим, находя все новые и новые, он искал лаборатории Кабуто и, наконец, на исходе шестого месяца, нашел.
Тело находилось в отличном состоянии: ни пятнышка тлена, ни следа разложения, оно парило в невесомости огромной колбы, заполненной прозрачной жидкостью, чуть покачивалось от работы мощных насосов и фильтров. Раны, что нанес ему Саске во время их последней битвы, выглядели совсем свежими, даже синяки цвели красновато-лиловым.
Саске едва заставил себя приблизиться к толстому стеклу вплотную, настолько жутко и странно все это было. Но подойдя, он заглянул в белое лицо, окутанное облаком темных волос, и замер.
Безмятежность — вот что было в нем. Словно Итачи задремал на привале, сморенный летним солнцем, и вот-вот проснется. Но Саске знал: не проснется. Как не проснутся и все остальные на этой выставке смерти.
Он пошел вдоль длинной полутемной комнаты, и от его шагов зажигались тусклые лампы. Вдоль стен с обеих сторон тянулись эти огромные диковинные аквариумы, а в каждом из них — люди, старые и молодые, знакомые и нет. Во многих колбах были лишь фрагменты тел: руки или ноги, а иногда просто крошечные, не опознаваемого вида кусочки плоти или костей.
Саске думает, что мог бы поднять в Эдо Тенсей их всех. Целая армия великих шиноби под его началом в самый нужный момент, когда все прочие селения ослаблены, когда Альянс зализывает раны, и никто не готов к новому сражению. Он мог быть не просто частью истории, но ее творцом.
Саске возвращается к брату. Безымянный шиноби, защищающий мир из тени... Истинный шиноби.
«Но что бы ты не решил делать дальше... Я буду любить тебя всегда», — раздается в голове негромкий шепот, он все еще чувствует это прохладное прикосновение чужой руки к затылку, тонкий запах погребальных костров и ладана.
Итачи ушел. Итачи оставил ему свободу.
И Саске вернулся в Коноху. В селение, искалечившее его судьбу, уничтожившее все, что он когда-то любил. Селение, ради которого его брат умер дважды.
Вернулся и не узнал его — все было чужим. Новые люди, новые порядки. Он разучился быть шиноби Листа, он слишком привык быть его нукенином.
***
От Страны Рек до лаборатории Кабуто всего день пути, и уже к вечеру Саске стоит у знакомой пещеры, под которой раскинулись огромные залы, полные сильнейших шиноби мира. В прошлый раз, уходя, он законсервировал все это, наложив специальные печати, так что, спускаясь вниз, он не волнуется.
Свет вспыхивает как и в прошлый раз: ничто не изменилось, только стало тусклее от тонкого налета пыли. Он подходит к знакомому резервуару, раствор все такой же прозрачный, Итачи безмятежен, как и тогда.
Брат будет любить его всегда? Какой бы путь Саске ни выбрал и что бы ни задумал?
Орочимару говорил:
— Цель оправдывает средства.
Но есть ли у него эта цель? Когда-то Саске думал, что только ради этого и стоит жить, а теперь... К чему стремиться? Чего желать? Он слишком долго горел, чтобы внутри осталось что-то кроме остывшего пепла.
Саске думает, что мог бы поднять всех павших в минувшей войне, мог бы вернуть их Конохе. Или наоборот — разрушить до основания, стереть с лица земли, как когда-то селение поступило с его кланом.
Искры чидори разгораются вокруг пальцев, толстое стекло крошится как хрупкий лед, лабораторию затапливает неприятно пахнущая жидкость из резервуара. Тело Итачи, подхваченное потоком, падает на пол. Саске долго медлит прежде, чем подойти к нему.
Кожа странная на ощупь, мало напоминающая человеческую, волосы тонкие, слишком мягкие. Саске взваливает неожиданно тяжелое тело на плечо.
Он знает, что делать.
***
К Конохе он подходит ранним утром, на воротах стоит все та же парочка чунинов, что и в прошлый раз. Саске отмечается, терпит процедуру досмотра и только потом входит в селение. Он устал и хочет спать, но не позволяет себе свернуть в сторону дома. Он идет в штаб.
Там пустынно в такой ранний час, он шагает по узким, темным коридорам до двери дежурного, из-под которой пробивается полоска света. Саске проворачивает скрипучую ручку, тянет дверь на себя...
— Вы?..
— Мы, — отвечает за всех Цунаде, сидящая за столом с чашкой саке в руках.
Саске медлит секунду, но быстро берет себя в руки. Проходит мимо непроницаемого Ибики, мимо странно молчаливого Наруто и мрачной Сакуры, грохает тяжелым телом свитка о потертую столешницу.
— Миссия завершена успешно. Ито Курода мертв, храм сгорел дотла с частью духовенства, потери среди гражданского населения минимальны.
Цунаде цепляет свиток длинными красными ногтями, разворачивает его и на минуту погружается в чтение.
— Это было трое суток назад.
— Верно.
Саске слышит, как за спиной скрипит стул и узнает шаги — это Морино Ибики.
— Это была проверка твоей лояльности, Учиха. Узумаки Наруто подал инициативу, я поддержал, Харуно Сакура помогла с медицинской стороной вопроса. Хокаге была не против.
— Я не сбежал, — цедит Саске.
— Да, но союзные отряды Суны видели тебя недалеко от границ Страны Ветра. Что ты там делал?
Так вот оно что: пересеки Саске пограничную зону, его бы атаковали шиноби Гаары. Он медлит с ответом, и с каждой секундой атмосфера в кабинете все накаляется, воздух словно густеет, тяжелеет. Так бывает перед сражением.
Саске достает из кармана жилета другой свиток со стандартной синей маркировкой — обычный свиток для транспортировки ценных тел.
— Саске!.. — начинает было Наруто, но его голос тонет в громком хлопке, кабинет окутывает облачко белесого дыма, отовсюду слышится звук отодвигаемых стульев — все присутствующие уже на ногах, в оборонительных позах.
— Твою же мать, Учиха... — Ибики первым подходит к лежащему ничком телу и заглядывает в закрытое темными волосами лицо.
— Я уничтожил лабораторию Кабуто с образцами ДНК для Эдо Тенсея. Брата я хочу похоронить здесь, в Конохе, на семейном кладбище и...
Он не успевает договорить, его практически сбивает с ног Наруто, кинувшийся с объятиями.
— Я знал! Знал, что ты с нами! Я им говорил! — кричит он что есть мочи и смеется. — Сакура, не плачь! Все же хорошо!
Саске замолкает, обескураженный остротой реакции, но быстро находится — отстраняет Наруто и идет к Цунаде. Кладет руки на стол, наклоняется ниже, так, чтобы их лица были на одном уровне и говорит тихо-тихо, так, чтобы услышала только Хокаге:
— Я доказал свою лояльность. Вы знаете, какой выбор я сделал, вы знаете, что было в моих руках.
С этими словами он разворачивается, убирает тело обратно в свиток и, не глядя больше ни на кого, выходит из кабинета.
Улицы Конохи залиты розовым и золотым, Саске идет в сторону квартала Учиха.
***
Из спальни доносится знакомый стук, Ибики не скрывается, он опять в грязных сандалиях, но Саске плевать.
— Ты похож на мертвеца.
Саске безразлично пожимает плечами, он чувствует себя опустошенным, в нем не осталось сил даже на то, чтобы раздеться и забраться в горячий душ.
— Давай-ка помогу, — Ибики пытается поддеть его водолазку и снять, но Саске мотает головой, пошатнувшись, поднимается на ноги и как был, в обуви и одежде идет в сторону ванной комнаты, оставляя на стенах длинные полосы грязи.
Он забирается в ванную, выкручивает до упора вентили кранов и подставляет голову под струи воды. Первую минуту она ледяная и бьет не хуже вражеской техники, но потом становится горячей, маленькая комнатка заполняется паром.
Ибики заходит внутрь и закрывает дверь. Они молчат.
Саске вычищает из-под ногтей жирную кладбищенскую землю, разувается, стягивает льнущую к коже одежду и остается обнаженным. На дне ванной чернеет песок, слив забивает всякий сор и черные волосы. Длинные, намного длиннее, чем у самого Саске.
Это волосы Итачи.
— Это было умно, — наконец говорит Саске. — Ты не зря ешь свой хлеб, глава отдела дознания.
Стоящий у двери Ибики хмыкает, берет с полки флакон шампуня и подходит ближе.
— Не умнее, чем твоя комбинация, Саске.
Ибики выдавливает на ладонь немного перламутровой жидкости и растирает по волосам Учихи. Тот жмурится, чтобы пена не попала в глаза, позволяет смыть шампунь.
— Ты умен, Саске, и как любой Учиха думаешь, что умнее всех. Но это не так, — устало, без капли злости говорит Ибики, а потом отстраняется, вытирает руки полотенцем и лезет в нагрудный карман.
Несколько брызг попадает на фотографию. Фотографию его брата, ту самую, что он забрал из архива. Ибики прячет ее обратно.
— Ты неплохо изучил меня во время пыток, даже смотрел дело в архиве. Надеялся, что добившись моего расположения, сможешь беспрепятственно покинуть Коноху с миссией. И это хороший план, смелый и рискованный настолько, что никому бы и в голову не пришло подобное. Никому кроме меня.
— Все верно.
Их взгляды встречаются, Ибики без банданы сейчас, и в тусклом свете ванной шрамы на его голове кажутся больше и глубже, чем есть.
— Коноха изуродовала тебя, Морино. Уничтожила твоего брата, забрала твою душу. Ты благодарен ей? Ты любишь ее?
Трубы надсадно гудят, вздрагивают, на секунду вода в душе становится грязно-рыжей от ржавчины, но потом вновь очищается.
— Дело не в Конохе. Не в табличке на воротах, не в духе огня, не в сказках, что тебе рассказывали в Академии. Дело в тех людях, кто каждый день рискует ради тебя жизнь, тех, ради кого рискуешь ты. Дело в парнях из моего отдела, живых и уже лежащих в могиле, всех, — Ибики замолкает, он выглядит странно открытым сейчас, почти уязвимым. Насколько может быть уязвимым Морино Ибики.
— Мой брат ответил бы так же.
Саске встает со дна ванной, держась за кафельную стену, теперь они с Ибики одного роста. Саске целует его пресными от воды губами, обхватывает лицо ладонями, чувствуя под пальцами жесткость шрамов. Ибики отвечает ему.
В этом поцелуе нет похоти, нет злости, в нем только болезненная, почти на грани, откровенность, честность.
Саске вдруг думает, что сможет привыкнуть. Не стать прежним, нет, не стать своим среди своих. Но он может быть своим среди чужих.
А Ибики... Не тень. Не меч. Не пес.
Просто Морино Ибики.