Смещение. Какаши, Гай

[scottstreet]

Автор: crimsoncourt
Переводчик: спрут.
Оригинал:Translations
Переведенное название: Смещение
Персонажи: Какаши, Гай
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Статус: закончен
Запрос на перевод: отправлен
Примечание автора: Нет четкого перехода между реальностью и флэшбэками; повествование и восприятие происходящего без предупреждения переходит от Гая к Какаши и наоборот.



Есть некоторые вещи, которые Гай, при всей его непосредственности, предпочитает обходить молчанием.

I.
Есть некоторые вещи, которые Гай и Какаши не говорят друг другу. И не потому, что не могут – просто не знают как.
Виноват в этом главным образом Какаши. Он никогда не говорит прямо; его стихия – это загадки, намеки, подтекст. Обязанность Гая - знать, когда слова «оставь меня в покое» на самом деле значат «помоги мне». Он давно и вполне успешно делает вид, что так и должно быть; он слишком хорошо справляется с неблагодарной ролью руки, всегда протянутой на помощь тем, кто в ней нуждается; это его призвание, собственно говоря. Ему необходимо чувствовать себя нужным. Это одна из тех вещей, которые делают Гая - Гаем. Это больше, чем даже черта характера, это врожденный инстинкт, когда-то заставлявший только-только начавшего ходить ребенка спасать муравьев, тонущих в миске с водой. Зеленый Зверь давно вырос, у него за плечами двадцать лет в качестве шиноби, а он так и не утратил того детского добросердечия.
Пойти и проведать Какаши и было, в какой-то мере, проявлением этого самого инстинкта «спасения страждущих», но – только в какой-то мере.
Общежитие, в котором проживали одинокие, не заведшие семей шиноби, выглядело не особенно приглядно: изначально белые, а теперь изжелта-серые стены, мутные стекла, общее впечатление неприкаянности. Надрывно хрипящие кондиционеры работали на пределе сил, но не справлялись с жарой. В четырех кварталах отсюда, в собственном доме Майто, кондиционер работает практически бесшумно. Гай прошел по безлюдному коридору, и приподнял коврик под нужной дверью. Ключа там ожидаемо не оказалось, но, перед тем как прибегнуть к иным методам, отчего не испробовать самые простые варианты? Жаль, но под ковриком обнаружился только напуганный паук, а еще – давно засохшее бурое пятно изрядных размеров. Очевидно, некогда Какаши в очередной раз не счел нужным обращаться в госпиталь.
Гай постучал. В пустоте коридора звук показался ему неестественно громким, но никто не высунулся из-за дверей для того, чтобы проверить, в чем дело. Гай неохотно вытащил заколку, одолженную у Куренай. Оснований ожидать теплой встречи нет: Какаши всегда предпочитал зализывать раны – любые раны – в одиночестве, и наверняка не обрадуется незваному и столь навязчивому гостю. Но… он не видел Копирующего после того, как тот угодил в госпиталь.
Замок поддался Гаю крайне неохотно: обычно он открывал двери ключами или, на худой конец, попросту вышибал их. Незаметное проникновение или ожидание нужного момента в тени – это для таких, как Генма, на которого АНБУ имело виды еще до того, как он стал джонином. Гаю никогда не быть таким. Его стихия – это битва, схватка с превосходящими силами противника; Генма – убийца, терпеливый, холодный и неотвратимый, как сама смерть.
Квартира, если можно так назвать одну комнату с кроватью и плитой, была погружена в тишину, которую нарушало лишь равномерное хрипение кондиционера и тихое дыхание Какаши. Шторы были задернуты, и, кажется, полумрак навечно поселился в этой комнате, осел на стенах вместе с тяжелыми мыслями и одиночеством ее хозяина. В четырех кварталах отсюда обжитой и уютный дом Майто, с картинами на стенах и фотографиями в светлых рамках, и безделушками, расставленными когда-то его матерью, и Гаю внезапно захотелось закричать во весь голос, наполнить комнату живым человеческим голосом. Он подавил это желание и приблизился к кровати.
Какаши дышал глубоко и размеренно лежа поверх одеяла. Он даже не переоделся, просто скинул обувь и тяжелый жилет. И маску. Гай попытался вспомнить, когда он видел незакрытое лицо Копии в последний раз, и не смог. Лет пять назад, самое меньшее. Но в первый раз это случилось, когда Какаши вернулся, потеряв глаз и товарища по команде. Тогда шрама, глубокой красной линии, расчертившей веко, не было видно: вся левая половина лица Какаши была закрыта бинтами, и он спал в темной комнате в середине дня, и, если не считать бинтов, его лицо было открытым, и это было совсем неправильно.
Он был подключен к дыхательному аппарату, и все равно его дыхание оставалось тяжелым и рваным. Шок, сказали Гаю медики, когда он в первый раз пришел навестить Какаши, главным образом шок, и потеря крови.
Он явно измотан до предела, раз не до сих пор не проснулся. Он всегда чуток – к звуку, движению, чужой чакре, и теперь Гай совершенно сбит с толку. Он ожидал, что Какаши выругается или недоуменно поднимет бровь – да просто взглянет на него, в конце концов. Но… ничего. Подавив настойчивое желание провести пальцами по шраму, что бы добиться хоть какой-то реакции, Гай оглядел замкнутое пространство тесной квартиры, лихорадочно отыскивая, чем занять себя. Он не должен быть здесь, но уйти казалось так же неправильно, как и остаться. Движение. Ему необходимо движение, особенно здесь, в цепенящей тишине квартиры Какаши.
Ранец Какаши был аккуратно повешен на спинку единственного стула; стул стоял между стеной и письменным столом. Как и поколения шиноби до него, Какаши предпочитал сидеть спиной к стене – даже дома. Свой письменный стол он использовал больше как склад вооружения, чем по прямому назначению. Бумаги и письменных принадлежностей здесь явно не хватало, зато не было недостатка в кунаях, запасных масках и книгах по тактике ведения дальнего и ближнего боя. Гай опустился на стул и открыл отделение, где обычно хранились сюррикены. Он принялся перебирать металлические звезды, избегая прикасаться к бритвенно-острым краям. Отложил в сторону несколько штук – почистить. И вздрогнул, потому что Какаши вдруг резко, болезненно выдохнул, и его дыхание из ровного стало хриплым и рваным. Он вздрогнул снова, когда один серый глаз приоткрылся – точь-точь испуганный мальчишка, который прокрался туда, куда ему было строго запрещено заходить, и увидел, что родители стоят у него за спиной. Они были ровесники, Гай даже старше на несколько месяцев, но Какаши всегда был взрослым. О Какаши мать Гая когда-то сказала, что он слушает слишком внимательно.
Какаши попытался заговорить, но голос ему не повиновался. Гай подумал, что это, наверное, его имя. Нерешительно, он обошел стол и приблизился к постели. Глаза лежащего снова были закрыты, но дыхание больше не было размеренным и глубоким, как во сне.
- Моя маска, - пробормотал дезориентированный шиноби каким-то шероховатым, ломким голосом.
- Не стоит беспокоиться, - заверил его Гай, - здесь только я.
В этот раз Какаши открыл оба глаза – и, застонав, сразу же закрыл.
- Блядь, - прошептал он все тем же не своим голосом. Ладонью прикрыл один – свой-чужой глаз и отрыл другой. – Цунаде говорила, что через несколько дней боль пройдет.
Гай ничего не сказал. Да Какаши, наверное, и не хотел, чтобы он что-нибудь говорил. Какаши предпочитал не слышать лишних слов ни от кого, – кроме того, что должно быть сказано точно в определенно взятом времени и месте. В его жизни все – даже слова, были расставлены по своим местам.
Как он и ожидал, Какаши никак не прокомментировал его присутствие в квартире. Он не сказал «спасибо, что пришел», не спросил «какого черта ты здесь делаешь». Не сказал «убирайся» или «располагайся». Гай мог уйти или остаться. То же самое было тогда, в самый первый раз, когда Какаши очнулся и посмотрел на Гая отныне разноцветными глазами: молчание в молчании. Гай устал от этого, устал искать значение сказанного и несказанного. Какаши воспринимает иносказание буквально, и буквальное – иносказательно. Гай не успевает за ним. В этот раз он тоже не успел, не успел к началу противостояния Какаши – Итачи.
Цукиеми. Какаши. Больше всего на свете Гай не хотел видеть эти два слова рядом друг с другом. Что бы ни случилось с Какаши в гендзюцу Итачи, все это так или иначе сводилось к одному слову: боль. Много-много боли. И, как любой другой шиноби, Гай знал, что порой боль страшнее, чем смерть. Когда приходит смерть, боли больше нет.
Он хотел остаться с Какаши после того, как они принесли его домой. Но Асума и Куренай остались тоже. Потом в комнату ворвался Саске, и у Гая не осталось вариантов. Какаши, вероятно, предотвратил бы встречу Саске с братом, и, значит, Гай должен спасти младшего Учиху, если это в его силах. Ради Какаши. Он делал ради Какаши все, оставался рядом с ним как друг, как вечный соперник – потому что слово «любимый» пугало седого шиноби так же, как напугала бы вероятность потерять Саске. Он очень, очень не хотел, чтобы Какаши вообще узнал о том, что Саске столкнулся с Итачи, пусть даже для младшего Учихи все окончилось относительно благополучно. Он знал, что Какаши увидит в Саске: зеркало, в котором отражается прошлое, отраженное в прошлом. Зеркало, на которое ни тот, ни другой не смогли набросить черное покрывало. Поэтому мертвое прошлое не знает покоя. Он помнил, как бабушка завешивала черными шалями все зеркала в доме, в день смерти его матери. Он ненавидел черноту тех покрывал, их холодную беспощадность и печаль в старческих глазах.
Какаши всегда носит черную форму, не снимает даже дома. Гай не может представить себя рядом с ним, по-настоящему рядом, вместе. Черный цвет – это когда очевидность сильнее, чем надежда.
Он всегда был тихий, в отличие от шумного, переполненного эмоциями Гая. Какаши – полная его противоположность. Общительность Гая – и сдержанность Какаши, порывистость – и холодный расчет; Гай безрассудно ринется вперед там, где Какаши затаится в тени, выжидая. В последнее время он стал еще более замкнут, чем обычно, почти полностью уйдя в себя вместо того, чтобы открыться навстречу Гаю. А потом - две недели неизвестности – очнется или... И теперь он снова молчит и лежит, неподвижный, в своей неизменно-черной форме.
На похоронах Гай не получил ни сочувствия, ни ободряющего похлопывания по плечу. Лишь несколько слов.
«Теперь ты знаешь, как это – быть ниндзя?»
Гай не ответил.
Ему кажется, что сейчас они с каждым днем отдаляются и отдаляются друг от друга. Но, опять-таки, он даже не уверен, что они были когда-либо достаточно близки для того, чтобы вообще говорить об отдалении. Он осторожно взял запястье Какаши. Пульс ровный, но слабый. Знать бы, что происходило с ним в Цукиеми.
Так или иначе, но этого стоило ожидать, с первой секунды их столкновения. Насколько хорош бы ни был Какаши, его гений проигрывает рядом с Учихой Итачи, несмотря даже на заемный Шаринган.
Гай отчаянно хочет, чтобы Какаши больше беспокоился за свою жизнь. Не то, чтобы Какаши намеренно искал смерти, думает Гай, но, в то же время, он и не против окончательной встречи с ней. И дело не в обычном бесстрашии ниндзя. Гай не знает, какой из этих двух вариантов хуже. Он даже не знает, изменилось ли что-то между ними после того, как они разделили постель. Несмотря на свою яркость и шумную самоуверенность, Гай – нерешительная тень рядом с Какаши; он не знает, что думать, и не уверен в том, как поступать.
По правде говоря, Гай понятия не имел, во что ввязывается тогда, когда все только начиналось. В противном случае его жизнь была бы гораздо проще. Как там говорится? «Знал бы, где упаду…»
Да и начиналось все как-то несерьезно и совершенно естественно. Ему было пять лет, и все, чего он хотел – дружить. Седой мальчик показался Гаю таким же, как и все те дети, которых он знал. Теперь, оглядываясь на прошлое, он удивляется самому себе, хотя… Думать нужно было тогда, а не сейчас, но все крепки задним умом, и даже лучшие шиноби – не исключение.
Седые волосы в пятилетнем возрасте. Какаши уже тогда был старше, чем должен был быть.
Учителя любили Какаши. Гай, как и прочие дети, колебался где-то между завистью и восхищением. Он хотел знать, как долго Какаши пришлось тренироваться для того, чтобы всаживать кунай точно в центр мишени, снова и снова, всегда без промаха. Он хотел знать, сколько времени уходит у Какаши на учебу, ведь только Какаши никогда не ошибался, отвечая на вопросы учителя. Он хотел знать, почему Какаши всегда сидит в самом дальнем углу класса, не бежит играть на переменах и на все отвечает кивком или пожатием плеч. Он не мог понять, почему у Какаши нет друзей, ведь сам Гай отчаянно хотел, чтобы у него появился хотя бы один друг. Так что Гай, решительный всегда, когда уверен в том, что поступает правильно, предложил свою дружбу тихому Хатаке Какаши. По мнению Гая, одиночество – это то, чего нужно избегать любой ценой. Ему не нравилось быть одному, так почему это должно нравиться Какаши?
Тогда, еще до того, как Копирующий ниндзя стал носить свою маску, до того, как брови Зеленого Зверя Конохи приобрели свой теперешний вид, Гай протянул Какаши руку и предложил свою дружбу. Хатаке, уже генин, посмотрел на протянутую руку с удивленным любопытством. Гай сидел рядом с ним со дня своего поступления, но сомневался, что Какаши хотя бы помнит его имя.
Он не ответил ни да, ни нет. «Ты странный» - вот и все, что он сказал. Оглядываясь назад, Какаши совершенно уверен, что фанатичное упрямство Гая родилось именно тогда.
Еще он уверен, что уже не один в квартире. Хоть его глаза открыты, он ничего не видит. Он не может даже моргнуть – его едва хватает на то, чтобы просто дышать. Так больно. Он бы закричал, но это усилие, наверное, убьет его.
Он чувствует, как фантомная кровь вытекает из фантомных ран.
Больно-больно-больно, Ками, как же это больно.

II.

Тишина и молчание, помноженные на ожидание, непереносимы для Гая, если не являются частью выполняемой миссии. Это основная причина, по которой он терпеть не может медитаций. И прямо сейчас на него обрушилось слишком много тишины, с которой он не может справиться.
Поэтому он пошел к Райдо, одному из самых давних соседей Какаши по общежитию. В соседней с ним комнате прежде жил Хайяте. Теперь это комната Генмы; он как раз уходил, когда Гай одалживал у Райдо приемник. Генма прошел мимо них с беззаботной улыбкой, помахав на ходу рукой.
Райдо тяжело привалился к стене.
- Ему совсем хреново, - тихо сказал он, кивая в спину уходящему Генме. – Почти не спит.
Гай кивнул. Какаши тоже не спит. И не бодрствует.
- Это пройдет, - заверил он Райдо, думая о Какаши, который лежит в практически коматозном состоянии тремя дверями левее. Может быть, стоило добавить что-нибудь вроде «Генма справится» и «время лечит», но он не смог. Срок жизни шиноби недолог, они погибают чаще, чем не погибают, и слова ничего не изменят в этом раскладе. Как и время, потому что скоро с миссии не вернется кто-нибудь еще.
- Да, - согласился Райдо, - все пройдет. – Он глянул на радио в руках Гая. – Можешь держать его у себя, сколько хочешь. Я слушаю радио очень редко.
Гай благодарно кивнул и пообещал принести что-нибудь полезное взамен. Он никогда не брал ничего просто так. Обещания – якоря в будущем, они делают жизнь более стабильной, и, оставаясь рядом с Какаши, Гай нуждался в этих якорях вдвойне.
Он включил радио и оставил первую же попавшуюся станцию. Ему было все равно, какую музыку слушать, лишь бы хоть как-то разбавить тишину комнаты. Какаши наверняка не шевельнется, даже если включить звук на всю мощность, но Гай оставил его негромким. На случай, если Какаши все-таки в сознании и может слышать.
Само собой, родители не знали, что он всегда слушает их послеобеденные разговоры. Он загодя выключал свет в коридоре – так было легче спрятаться. Они бы замолчали, если бы заметили его.
- Он должен играть с детьми своего возраста, - сказала мама, собирая тарелки со стола. – Что хорошего в том, что он все время тренируется?
Сакумо побарабанил пальцами по столу. Жители селения твердили в один голос, что Какаши выглядит в точности как его отец, трогательная миниатюрная версия Белого Клыка. Слыша это, Сакумо всякий раз гордо улыбался, и ерошил волосы Какаши, если тот был рядом.
- Я думал, ты гордишься нашим сыном. Генин в шесть лет, такого еще не бывало! Он уже знаменит. Со временем Какаши станет легендой, и наверняка пойдет гораздо дальше, чем я.
Какаши тихонько вздохнул. Неважно, что другие дети его не любят. Какое ему дело до этих… недоучек, раз его, Какаши, уважает такой человек, как Сакумо!
- Не играй словами. Ты знаешь, что я горжусь им. Но… - Какаши снова вздохнул. Он не должен слушать. Он должен спать. Но он не мог спать, зная, что они говорят о нем – ведь именно Какаши был постоянной темой их разговоров. – Но я боюсь за него, Сакумо. Он слишком мал. Он слишком мал, чтобы… - Она оборвала сама себя. – Он слишком мал.
Какаши мог бы договорить за нее. Большинство учеников заканчивали Академию в десять-двенадцать лет. Он слишком мал, чтобы быть генином, слишком мал, чтобы видеть кровь, слишком мал, чтобы убивать. Чтобы умереть.
- Ты шиноби, Судзуки. Ты знаешь, как устроен мир. – Они говорили о том, о чем всегда говорят в семьях шиноби; родители, за плечами которых погибшие друзья, встречи со смертью и плохо заживающие раны, всегда хотят, чтобы их дети были врачами, учителями, слесарями или швеями, но не солдатами на полигоне. – Кроме того, он умный парнишка. Он быстро соображает и он талантлив. Он выживет.
Какаши вздрогнул и подавил желание отпрянуть назад. Дверь была неприкрыта, и отец смотрел, кажется, прямо на него, и обращался именно к нему. Говорил то, что Какаши следует запомнить на будущее. Но вместо его слов Какаши мог слышать только бормотание радио.
Знакомая песня. Гай негромко проговаривал слова себе под нос, за неимением лучшего занятия. Он не знал, насколько еще его хватит, наедине с радио и Какаши, полуживым-полумертвым. Он хотел, чтобы Копирующий, наконец, проснулся. Но еще лучше было бы забрать его отсюда, и отнести домой к Гаю, где светло и ярко. Там он мог бы уложить его в постель, которую они иногда делили – тогда, когда Какаши позволял себе заняться любовью, а не просто переспать с кем-то, и присматривать за ним, пока ему не станет лучше. А потом они могли бы просто посидеть на веранде – как тогда, когда Какаши нянчил свою опухшую лодыжку.
- Выглядит паршиво, - сказал Гай, протягивая завернутый в полотенце кусок льда. Какаши подтянул штанину вверх, давая прохладному вечернему ветерку овевать поврежденную ногу. – Как будто кувалдой ударили.
- Умница, - восхитился Какаши, - Всегда знаешь, как поднять настроение.
Гай сел рядом. Какаши отодвинулся в сторону. Гай заметил, само собой, но ничего не сказал. Какаши почему-то решил посидеть у него на веранде вместо того, чтобы идти домой, и Гаю этого было достаточно.
- Цветом напоминает баклажан, - заметил Гай.
- Моя лодыжка – растение, - невесело хмыкнул Какаши.
- Кстати говоря, как это получилось? Ты упал или что?
Какаши одарил его недовольным взглядом, очевидно оскорбленный тем, что у Гая хватило наглости предположить, что он мог получить травму из-за банального падения.
- Спарринг на полосе препятствий, - кратко сообщил он, - на скале.
Последовало недолгое молчание, пока Гай обдумывал его слова.
- Так ты все-таки упал? – наконец спросил он.
- Со скалы, - кивнул Какаши. Закрыл глаза, отгораживаясь от Гая и рвущей боли в ноге. Ему повезло, что он ничего не сломал, после падения с пятнадцатиметровой высоты. – Это не все равно, что поскользнулся.
Гай стал генином через год после того, как Какаши стал чунином. Падать со скалы, а после смотреть на поврежденную, обложенную льдом конечность ему еще только предстояло. И он мог только надеяться, что ему удастся отделаться чем-то по мелочи, как получилось у Какаши. Как ему это удалось? Очередное проявление его таланта, наверное. А может, и удачливости. Как еще иначе объяснить бывшее в ходу среди чунинов и дзенинов не слишком-то приязненное обозначение Какаши – «этот мелкий Хатаке»?
- Знаешь, я горжусь тобой, - искренне сказал Гай.
Какаши поднял голову. Гай, совершенно очевидно, застал Какаши врасплох – сейчас он мог видеть неприкрытое недоумение на его лице.
- Ты гордишься мной? С чего бы это?
Гай усмехнулся так широко, что Какаши оторопело заморгал.
- Разве не очевидно? Ты – потрясающий шиноби. Я хочу однажды сравниться с тобой, Какаши-сан, а, может быть, даже превзойти. Наверное, это будет просто что-то.
Точно. Просто что-то. Какаши обладал слишком трезвым умом, чтобы всерьез отнестись к декларации Гая, и все-таки, это и впрямь было бы что-то. Вообще-то, Какаши будет рад, если это произойдет – чтобы все хоть на минуту прекратили распространяться насчет его распроклятого потенциала и будущих свершений.
- Не зови меня «Какаши-сан», - потребовал он. – Я не старше тебя.
- Ладно. А Какаши-кун?
Мама часто называла его так. Он никогда не говорил ей, потому что она была его мамой, но он терпеть не мог это «Какаши-кун». Кроме того, он вообще не любил уважительные суффиксы, пусть даже это было просто обычным проявлением вежливости.
- Просто Какаши.
- Ага, - согласился Гай, почему-то удивленный. – Тогда я тоже – просто Гай. Да?
Какаши не понял, к чему это было, но подтвердил:
- Да. Ты – просто Гай.
Гай застенчиво улыбнулся и легонько хлопнул его по плечу. Какаши смерил его взглядом, но Гай не заметил.
- И когда я у тебя однажды выиграю, ты будешь называть меня «Гай-сан».
Лед наконец подействовал, и боль медленно уходила.
- Разве что во сне, Гай, - сказал Какаши. Забавный будет сон. Наверное, у Гая все сны забавные. В снах самого Какаши полно крови. Он немного завидовал Гаю. В последнее время его сны (если только он мог называть их снами, не зная, спит он или бодрствует) практически те же самые. Это даже смешно – насколько мало все изменилось при том, что изменилось почти все.
Гай, наверное, сейчас здесь. Он был бы разочарован, если бы это было не так, но это точно Гай, он уверен. Едва ли кто-то, кроме Гая, будет сидеть рядом с Какаши, ожидая, пока ему станет лучше.
Он попробовал было пошевелиться, хотя бы поднять руку – просто чтобы почувствовать, что все еще жив, но было слишком больно, и сам он был слишком усталым. Бормотание радио было единственным, что удерживало его в полусознании. Радио означало, что Гай здесь. Должен быть здесь.
Гай поднял голову, когда Какаши издал что-то среднее между вздохом и всхлипом. Он был достаточно наивен (он всегда наивен во всем, что касается Какаши) для того, чтобы верить, что его присутствие имеет какое-то значение. Что Какаши очнется сам, нужно просто подождать, и Гаю не придется тащить его к Цунаде. Он вздрогнул, когда призрачный запах больницы проник в комнату. Им был пропитан весь дом, задолго до того, как Гай узнал о том, что так старались от него скрыть. Но он понял все сам, потому что в доме сновали врачи. И еще был запах: безразличная к открытым окнам и свежему воздуху цинично-холодная, антибактериальная смерть.
Гай знал, что его мать умирает, знал до того, как ему сказал отец. Дело нескольких лет – в лучшем случае.
Он знал, но отказывался верить. Два года она упрямо цеплялась за жизнь, так почему следует сдаваться сейчас? Он ненавидел тех, кто справлялся о ее здоровье приглушенным, полным сочувствия голосом. Он улыбался и показывал большой палец. Это значило, что все будет в порядке. Он должен был в это верить.
Но, насколько знал Гай, никто другой в это не верил. Знакомые присылали цветы, - как приносят их на могилу, и Гаю хотелось выкинуть эти цветы прочь, чтобы мама их даже не увидела. Вместо этого ему приходилось ставить их в вазу рядом с ее кроватью, благоухание роз и запах лекарств смешивались, и воздух на несколько дней становился сладковато-приторным.
Когда она просыпалась, он улыбался ей, уверенный, что уж теперь-то все пойдет хорошо. Потому что гораздо легче смириться, и принять очевидное, и говорить о том, как жаль, что жизнь несправедлива к такой славной молодой женщине – и дожидаться конца.
Глядя на неподвижного Какаши, Гай и теперь старался верить в то, что можно исправить все, что сломано. Он через силу улыбнулся и показал лежащему большой палец, хоть знал, что тот этого не видит. Он просто не знал, что сделать еще. Какаши наверняка оценил бы жест и снисходительно помахал бы рукой в ответ.
- Я надеюсь, что ты скоро проснешься, - сказал Гай, присаживаясь на край кровати. – Я знаю, ты ненавидишь больницы так же, как и я. – Ли, пробывший в госпитале так долго – еще один тяжкий груз. – Но мне скоро придется вернуть тебя к Цунаде, если ты сам не очнешься.
Какаши не ответил. Как обычно.
Почему, спросил себя Гай, как спрашивал почти каждый день, почему он не нашел себе кого-то, кто хотел бы того же, чего и он сам: дом, собаку, горячий чай вечерами?

III

Когда он проснулся, Гая не было рядом. Это неважно – даже с закрытыми глазами Какаши знает, что он уже не в своей квартире. Все другое. Запах другой: карри, горячий шоколад. Гай любит горячий шоколад – и поглощает его литрами, когда переживает или волнуется.
Ничего удивительного. Конечно, Гай беспокоится за него. Гай беспокоится за все живое под солнцем, и Какаши занимает первое место в этом списке. Не то, чтобы Какаши имел что-то против: Гаю необходимо волноваться о ком-то просто для поддержания душевного равновесия. Иначе ему пришлось бы беспокоиться о себе самом.
- Гай, - прохрипел он. Вряд ли Гай услышит: радио и телевизор работали, играя джаз и вбрасывая слова в неспокойный мир. Похоже, это новости, но голоса репортеров приглушены полузакрытой дверью и саксофоном. Они шепчут о войне в стране Дождя. Громко. Шепот не должен быть таким громким, жалобно подумал Какаши, сжимая кунай еще сильнее. Он знал, что не должен держать оружие вот так, раня собственные пальцы, но ему было все равно. Три дня после того, как… этот шепот не должен быть таким чертовски громким.
- Я слышал, что он повесился, - тихо сказал Райдо.
Неправильно, подумал Какаши. Он вогнал танто себе в живот и выпотрошил сам себя. Я видел.
- Получил, что заслужил, - жестко сказал Генма. Какаши едва знал его – и уже ненавидел. Странное, незнакомое ему чувство, с которым он не мог справиться, не знал как. – После того, во что Конохе обошлось его решение, он должен был заплатить.
Пальцы Какаши на кунае побелели.
- Мизукаге возлагает на нас ответственность за судьбу заложников, - негромко произнес Асума. – Война на пороге.
Все молчали. Мысли о возможности новой войны никогда не оставляли их, даже во сне. Какаши припомнил смутные слухи о трениях между Каге; он не был уверен, что это тревожит его сейчас, но… Он знал, что этого не должно было произойти. Как его отец мог совершить такую ошибку? Как он мог уничтожить столько всего сразу?
- Как я и говорил, - нарушил молчание Генма, - он создал слишком много проблем.
Никто не видел приближения Какаши до того, как стало слишком поздно. Он был, в конце концов, сыном Белого Клыка.
Генма запоздало охнул, когда кунай, уже теплый от крови, оказался у его сонной артерии. Он даже не понял, как и когда оказался на коленях, с руками, вывернутыми и заведенными за спину мертвой хваткой. Асума вскинулся, но лезвие у горла Генмы превращало все попытки помочь в бесполезные, смертельно опасные жесты. Остальные просто сидели и смотрели широко раскрытыми глазами. Какаши презрительно скривил рот: сразу видно, что они только-только закончили Академию.
- Не нужно так говорить о нем, - предупредил он, и его голос был слишком жестоким и холодным для восьмилетнего. – Я убью за это. – Пусть даже отец все испортил, пусть даже все они правы.
Он почувствовал, как Генма сглотнул, но не почувствовал ни малейшего удовлетворения – потому что никогда раньше ему не хотелось покалечить кого-то так, как хотелось сейчас. Каково будет Генме, если он перережет ему голосовые связки?
Именно тогда Какаши по-настоящему в полной мере понял, что значит выражение «потерял голову». Это было тяжело, странно, и не давало дышать.
- Понятно?
Генма сглотнул еще раз, и Какаши счел это согласием. Он отпустил его – но прежде позволил лезвию сделать надрез на обнаженном горле. Просто в напоминание.
Он сын Белого Клыка, в конце концов.
И что бы его отец подумал о нем сейчас? Если бы знал, что Какаши проснулся в постели Гая, полураздетый?
Он на пробу пошевелил пальцами. Тело, не сбросившее мутное сонное оцепение, повиновалось неохотно. Осторожно он перекинул ноги через край кровати и опустил их на пол.
- Каши? – позвал Гай, и Какаши услышал его тяжелые шаги – тяжелые, потому что он дома, а не на миссии, где нужно помнить о скрытности. Гай не спросил ничего дурацкого, вроде «Ты очнулся?» Он просто вошел, улыбаясь. Его фигура заполнила дверной проем, высокая, мощная, облаченная в светло-зеленую юкату с коричневым поясом, которую он носил дома. Многие в селении были, кажется, уверены, что он носит спандекс и утяжелители на ногах постоянно, точно вторую кожу. Но, подумал Какаши, если бы они хоть раз увидели Гая таким, как сейчас, в этой его домашней юкате, с полными надежды глазами, они перестали бы вести себя так, словно он существует только для того, чтобы забавлять их.
- Гай, - прохрипел он в ответ, или попытался, потому что Гай прошел через комнату и склонился над ним, как если бы он был больным ребенком. Наверное, это уже лишнее, решил Какаши, - учитывая, как долго он был ребенком, и никем иным, в глазах окружающих. Он видел это тогда. Он страшно уставал от взглядов, которые получал от штабистов, приходя за миссиями. Любопытство, но всегда осторожное, ох, какое осторожное, и смущение, и оскорбительное недоумение. Он сбивал их с толку. Они не знали, как вести себя с ним. Но, раз уж он был здесь, с этим нужно было что-то делать, и они хватались за папку с миссиями D-ранга как за спасительную соломинку, прикидывая про себя – а нет ли чего-нибудь вроде миссии E-ранга, желательно, долгосрочной. Лет этак на пять. Рядом со своими товарищами по команде, вдвое старше его, он выглядел, как пародия на генина.
И его товарищи, он им не нравился, нисколько. Они не могли понять, почему он уже настолько превзошел их. Они не могли понять, почему он выносливее, сильнее и быстрее. Они не могли понять, каково это – смотреть на всех снизу вверх и, в то же время - свысока.
У него шея болела от того, что ему все время приходилось тянуться вверх. Маленький мальчик, глядящий на недосягаемого папочку – это слова Обито, не его. Эти слова были последними из тех, что сказал ему неудачник-Учиха перед той их последней миссией, кроме, разве что…
- Не встревай в лечебный процесс, Какаши-кун, - услышал он Гая, почувствовал прикосновение чужой чакры. Чакры Гая, сильной и ровной, рядом с его собственной, еле ощутимой. – Тебе еще восстанавливаться и восстанавливаться, знаешь ли.
Их глаза встретились. Какаши всегда считал, что глаза у Гая – удивительно красивые. И не потому, что они какого-то необычного цвета, или отличаются особой выразительностью. Глаза Гая смотрят спокойно и уверенно, и в них нет великодушной жалости или неприкрытого восхищения, которые были в ее взглядах. Какаши всегда старательно не замечал их. Вечное миротворчество тоже было частью этого, как и румянец смущения, расползавшийся по лицу Рин всякий раз, когда он, редко-редко, звал ее по имени.
Даже после двух лет, проведенных в команде Желтой Молнии, Какаши не мог понять: на что все-таки рассчитывал, и чего ожидал Третий, формируя эту команду? Может быть, он хотел хотя бы видимость нормальности? Или, подобно чунинам на выдаче миссий, попросту не знал, что еще с ним делать?
Нет, само решение выглядело вполне логично – поместить многообещающее юное дарование под опеку одного из самых сильных дзенинов селения, и, в тоже время, дать ему возможность общаться хотя бы и не со сверстниками, но все-таки, с обычными ребятишками-генинами. Но… Неужели Сандайме ожидал, что это сработает?
И вот этого Какаши понять не мог. Когда что-то бесповоротно сломано, благие намерения остаются благими намерениями. Сандайме пытался исправить то, что уже не существовало, как будто надеялся дважды вступить в воды одной и той же реки. Сам Какаши не собирался даже приближаться к этой реке, потому что со временем люди должны забыть о нем - прежнем. Ему не нравился тот Какаши, тот, который был копией своего отца. Он не будет таким. Он не хочет этого лица, этого имени, этой связи. Повторения тех же самых ошибок.
Рин не видела этого. Она видела необычность и покров тайны, и прочую романтику, о которой постоянно толкуют девчонки. Четвертый – видел. Он видел все то, чего не должен был видеть, и давал Какаши то, в чем сын Хатаке Сакумо в то время нуждался больше всего – дистанцию.
И, неожиданно для самого себя, Какаши обнаружил, что плачет.
Гай не подал виду, что заметил. Всегдашняя его ненавязчивая деликатность: Гай неизменно поступает так, как лучше для Какаши, даже если сам и не согласен с тем, что Какаши считает для себя лучшим. Но – он всегда готов идти на уступки, когда дело касается Какаши, и Копирующий охотно их принимает. С Гаем он позволяет себе быть эгоистичным. Но – только с Гаем. С остальными он раздает себя без остатка. Потому что, когда никому не удается подобрать ключ к неразрешимой на первый (а также второй, третий и десятый) взгляд проблеме, Какаши приносит с собой отмычку. Им необходим его аналитический склад ума так же, как и его навыки умелого бойца. Он гений, леди и джентльмены. Слишком часто это слово всплывает рядом с его именем. Самый младший из тех, кто когда-либо заканчивал Академию. Шестилетний генин. Его отец, Хокаге, люди селения, чьих имен он даже не знал – все они гордились им. Коноха гордилась Хатаке Какаши, но самому Хатаке Какаши было, в общем-то, все равно. Он стал шиноби ради наследия клана Хатаке, давшего селению поколения выдающихся шиноби, ради своего отца, его чести, и чести имени Хатаке. И уж точно не ради себя и горстки незнакомцев.
Гений. Самый младший из тех, кто закончил Академию. Значит ли это, спрашивал Какаши у себя самого, что он – еще и самый младший из тех, кто убил человека?
Едва ли, думал Какаши, и мысли его были холодны. Едва ли. В конце концов, всегда есть младенцы, чьи матери умерли при родах.
- Как это? – с воодушевлением спросил Гай, столкнувшись с ним на улице. Чунин Хатаке Какаши только что вернулся со своей первой миссии ранга В. Гай мог бы поклясться, что чувствует, как его сердце взмывает к небесам, когда Какаши в самом деле удостоил его ответом.
- Что “как это”?
- Твоя первая настоящая миссия. Настоящая миссия ранга В. – Представьте себе, Какаши уже выполнил миссию уровня чунина! А Гай еще не закончил Академию. Он завидует ему, мальчику, о котором взрослые говорят – вундеркинд. Гений. Достойный сын Белого Клыка.
Какаши повел плечами.
- Я убил сегодня кого-то, - ответил он. Безразлично, как будто это не имело никакого значения. Кунай в его руках - до сих пор в засохшей крови. – Он был раза в три старше, чем я, и он мертв.
- Это для блага Конохи, - ободрил Гай, сопроводив свои слова поднятым большим пальцем – впервые. Благо Конохи – единственная причина, по которой все они стали шиноби. Не смотря ни на что, повторяет сенсей в Академии, ты сделаешь все ради своего селения. Его мама была смертельно больна из-за этого. Неизвестный яд, говорили доктора, и теперь ее легкие и ее мозг медленно умирают. Его мама – героиня, она пожертвовала собой ради селения. Когда наступит его срок, он хотел бы умереть так же – с честью.
Какаши кивнул, но глаза его остались пустыми. Мимолетное движение руки – и кунай воткнулся в песок у ног Гая.
- Можешь забрать, если хочешь. Он не мой.
Гай смотрел на кунай, и Какаши ушел прочь, оставив его в одиночестве. Его первое убийство не было для него проблемой. Как и второе, как и третье, как и те, что следовали за ними. А потом, на двадцать втором или двадцать третьем, Какаши просто потерял им счет.
Гай не смотрел ему в лицо, чтобы не видеть, как он плачет. Нет, у него есть дела, которыми нужно заняться прямо сейчас. Сменить простыни, на которых Копирующий пролежал слишком долго. Согреть воды, чтобы обтереть его. Принести что-нибудь из одежды – форма Какаши отчаянно нуждается в стирке. Выбор невелик: спандекс или юката.
- Поспи, - мягко сказал Гай. – Тебе нужно отдыхать.
Какаши кивнул, глядя на него одним серым глазом; второй закрыт, сберегая чакру. Без маски он моложе; он такой и есть, годами – но сейчас он и выглядит по-настоящему юным. Для Гая это непривычно. Маска – это не метафора для Какаши. Он не прятался за ней от мира и не скрывал за ней свою боль, и что там еще, столь же заезженное, красиво-чувствительное. Нет, ничего такого. Он прятал свое лицо просто потому, что когда-то решил – это, на самом деле, не его лицо.
Когда-то он был готов официально признать, что его жизнь – ни к черту. Его мать в психушке, его отец – самоубийца, а он сам – восьмилетний гений, отчаянно делающий вид, что он – не сын Белого Клыка и просто надеющийся, что все остальные согласятся ему подыграть. И тогда он в первый раз задумался над тем, что, может быть, именно в этом и заключается истинное наследие клана Хатаке. Не то, чтобы эти мысли посещали его часто – так, всплывали, время от времени. В конце концов, он далеко не единственный, кто потерял близких. Нашествие Кьюби превратило Коноху в селение вдов и сирот. В руины, под которыми оставались пойманные в ловушку дети.
Был Райдо, с лицом, обожженным до неузнаваемости.
Был Ирука, потерявший обоих родителей.
Был Генма, и Какаши уже не мог его ненавидеть. Генме раздробило ногу, когда он пытался спасти гражданского. Тот человек умер, и, с Райдо в палате для особо тяжелых, навещать его было некому, кроме медсестер с их шприцами и торопливыми улыбками.
Асума начал курить, и запах табака смешивался с запахом тлеющей плоти и дерева. Рин погибла, он видел ее раскрытые, мертвые, немигающие глаза. Отец Гая сгорел заживо. Ходили слухи о том, как Йондайме спас селение от всепоглощающей ярости Кьюби. Говорили, не веря самим себе, что он запечатал его в своем новорожденном сыне. Какаши верил. Тогда же он добрался до понимания простой и старой, как мир, связи: причина – следствие. Потому что Кьюби был причиной смерти Йондайме, и огонь был причиной смерти отца Гая и множества других, и бессонница была причиной того, что его глаза покраснели и воспалились. Все в жизни: пот, кровь, слезы, боль – все имело причину, источник, что-то или кого-то, кто был за это в ответе. Того, на кого можно возложить ответственность за то, что люди сходят с ума ночами.
На самом Какаши лежала ответственность за смерть Обито. За смерти всех тех, кого он убил. За тех, кого убьет. И чьи смерти станут, в свою очередь, причиной других смертей. Например, Генмы. Или Асумы. Или Ируки.
Замкнутый круг.
И впервые он почувствовал, что сходит с ума.
И это хорошо, потому что он не один. Потому что это – профессиональное. Потому что все они такие, в той или иной мере. Даже Гай. Узнав, что его отец погиб в огне, сгорел заживо, Гай обошел весь город, собирая пепел в урну.
- Он погиб не здесь, - сказал Какаши, тащившийся следом за ним. – Этот пепел может быть чьим угодно.
Гай не обратил ни на него, ни на его слова, ни малейшего внимания. Наклонился, зачерпнул следующую горсть. Ссыпал. Урна была наполовину пустой, и он, определенно, не собирался останавливаться до того, как она наполнится до самых краев.
- И что ты будешь говорить потом? – Они вышли на бывший бульвар. – Нет, детишки, это не ваш дедушка, это булочник и еще пара десятков других?
Гай развернулся, резко и зло, слезы текли по его лицу, и, о черт, да, он плакал. Молча, беззвучно, но какая разница, слезы – это слезы. Какаши ненавидел, когда люди плачут. Никакого толку, верно? Все равно ничего не исправить и ничего не вернуть.
- Пошел. Ты. – Слова Гая были как удар в лицо. Порой он мог говорить и говорить, без умолку, но он также знал, когда нужно молчать. Из всех людей, Какаши должен был знать, должен был понять – каково это. Наверное, он мог бы ожидать, что Какаши разделит с ним это молчание – тот Какаши, которого он знал, но… Гай не был слеп. Он видел, что Какаши изменился. Это происходило у него на глазах, и Гай ничего не мог поделать.
Не то, чтобы Какаши не был тихим до отцовского самоубийства и всего остального (мать в психушке, товарищи по команде в земле, глаз, потерянный и замененный). Он всегда был тихим, всегда был тем, кто наблюдает за всем, что происходит рядом с ним и сохраняет в памяти. Он отвечал, если Гай заговаривал с ним, в двух-трех словах, смеялся, когда что-то казалось ему смешным – коротко и негромко.
Но теперь тот Какаши исчез. Этот – как натянутая струна. Этот смеется холодно и недобро. Этот следует приказам, в которые не верит, чтобы снять с себя ответственность за все, что делает. Еще до Кьюби среди дзенинов ходили слухи, что АНБУ хотят видеть гения с Шаринганом в своих рядах. Теперь они, несомненно, не станут тянуть с предложением, и Какаши, несомненно, не ответит им отказом.
Гай так устал от всего этого. В этом Какаши слишком много гнева, с которым он не умеет справиться.
Какаши пожал плечами.
- Если тебе от этого станет лучше, - под маской его рот изломан в улыбке. – Все, что тебе нужно, Гай. – Но не то, чего ты хочешь, Гай, и этого должно было хватить, чтобы Гай понял, какими будут их отношения дальше. Но… пусть они будут. Жизнь быстротечна. На этой миссии, например, все пошло вразнос, и только волосок отделял их от того, чтобы их имена пополнили список на Камне Памяти, и этим волоском был Какаши. Какаши гений, если вы еще не слышали.
- Все, что тебе нужно, - пробормотал Какаши, уткнувшись в его шею. Никто не может сказать, что Какаши ничуть не заинтересован в этих отношениях – он начал их. Гай, со своей стороны, не мог отказаться даже от такого призрачного подобия близости. Ведь они – вместе.
- Ты надорвешься, если продолжишь в том же духе, - констатировал очевидное Какаши, наблюдая за тем, как Гай отжимается. Триста семьдесят пять… триста… семьдесят… шесть. – Сделай перерыв.
Гай выдавил напряженную полуулыбку.
- Почти… закончил. Еще двадцать четыре… и все.
Гай ликует про себя: Какаши осилил двести, и бросил, а ведь, предположительно, Копирующий лучше, чем Гай. Это Какаши должен был сделать четыреста отжиманий, а делает их Гай. Зеленый Зверь Конохи. Вообще-то, хоть Гай и оставляет это мнение при себе, ему иногда кажется, что своей славой Какаши во многом обязан прославленному имени Хатаке; что его перехвалили, попросту говоря. И Гай твердо решил, что со временем его имя станет не менее известным, чем имя Копирующего. Пусть даже ему придется тренироваться в два раза больше, чем Какаши, но он этого добьется. Упорство и самоотдача – с ними можно добиться всего.
Триста семьдесят семь.
Триста семьдесят восемь.
Толчок в спину, и он оказался на коленях.
- Что за черт, Какаши? – раздраженно спросил он. Какаши подтолкнул к нему коробку с бенто.
- Твое пыхтение отвлекает меня от обеда, - пояснил он, принимаясь за содержимое собственной коробки. Запах был восхитительным. Рыба удалась на славу, и Гай довольно кивнул: его кулинарные таланты, обычно пропадавшие втуне по причине неизменной нехватки времени, не дали сбоя и на этот раз.
Какаши, передвигаясь медленно и осторожно, как инвалид, добрался до кухни как раз тогда, когда Гай выключил плиту. Он накинул на себя юкату, которую Гай предусмотрительно оставил в комнате двумя часами ранее. Маска свободно болталась у него на шее, один из запасных хитай-ате Гая, повязанный наискосок, закрывал Шаринган.
- Я тебя разбудил?
Какаши вяло помотал головой и, двигаясь все так же неловко, уселся на стул.
- Не спал, - прибавил он. Гай приподнял бровь. Он удивлен не тем, что Какаши не уснул снова; он удивлен тем, что Какаши не спит, и, тем не менее, все еще остается здесь. Он наверняка чувствует себя настолько паршиво, что попросту не в состоянии улизнуть к себе. Не стоило ему вставать с постели так скоро… и все-таки, хорошо, что он встал.
- Ты всегда выглядишь смехотворно, когда топчешься у плиты.
- Пошел ты, - легко отозвался Гай. – Я пожарил рыбу. И только попробуй ее не сьесть.
Он достал две тарелки. Какаши рассеянно подтянул сползающую с плеч юкату. У Гая когда-то была еще одна, точно такая же, разве что светлее. Но он сжег всю свою одежду после нашествия Кьюби. Все, до последнего клочка, и сделал это, не раздумывая ни секунды. Дым впитался в каждую нитку – так пусть все это дымом и станет.
После этого, одетый в форму, которую он сожжет позднее, а пепел соберет и смешает с пеплом в урне, которая до сих пор стоит у него под кроватью, Гай отправился в соседнее селение и вернулся с зеленым спандексом и желтыми гетрами.
Где-то, думал Гай, расплачиваясь за вещи, которые, как он знал, сделают его похожим на клоуна, а не на шиноби, где-то существует мир, в котором нет места массовым похоронам, черным, погруженным в траур селениям, и где у детей есть возможность оставаться детьми. Гаю хотелось бы жить в таком мире. Но… Все, что он мог сделать – только постараться не забыть о том, что жизнь – нечто большее, чем ожидание слез и смертей.
Когда Гай явил селению великолепие спандекса и гетр, никто и глазом не повел; точно также никому даже не приходило в голову посоветовать Асуме прекращать курить, хотя тому было всего тринадцать, или сказать Какаши, чтобы он снял маску.
Слишком много всего сместилось после Кьюби, и Гай, и Какаши, были частью этого смещения.
Смещения, которое стало началом их медленного, неуверенного, болезненного сближения друг с другом.

@темы: Какаши, Гай, фанфикшен, ангст; драмма